Честно сказать, в последние годы я относилась к повышенному интересу подруг (и не только их) к моему супругу философски: он вполне закономерен, учитывая его успехи и достижения. А с тех самых пор к разумности ещё и добавилась некоторая доля цинизма.
Но всё это имело место до сегодняшнего «прозрения»: моя слепая вера в преданность и заботу друг о друге, в клятвы, которые мы дали в присутствии священника и родни больше десяти лет назад, со звоном врезалась в реальность и разлетелась на куски. Обломки.
Да, мой муж изменяет. Возможно даже, я допускаю, что у него имеются на это веские причины, но мне, как живому существу и женщине, всё ещё отчаянно пытающейся жить, от её Величества Логики не легче.
— Он сказал, что с ней у него пятнадцать минут, а со мной — вся жизнь.
— Ну так, тем более! Прости меня сейчас, дорогая, но вот здесь я совершенно согласна с твоим супругом: глупо уходить от состоявшегося мужа, чтобы нарваться на очередного козла, убедиться в том, что он ещё больший козёл, чем предыдущий, бросить его и обнаружить маячащий на горизонте климакс. Это в лучшем случае.
Не могу поверить своим ушам: когда этот мир успел настолько прогнить? Я не заметила.
— А для снятия болевого синдрома всегда есть старое доброе, апробированное веками средство — показывает феноменальные результаты в реанимации убитой самооценки. Оно же — бальзамическая субстанция с эффектом анальгетика, — подмигивает.
— Какое?
— Заведи любовника!
Вот мы и добрались до сути всего этого экскурса.
— Хватит! Руки не ломай! Действуй! — внушает.
Действуй! Действуй! Действуй! — гудит моя голова.
— Помнишь, ты пару недель назад говорила…
— Не помню! — отрубаю, надеясь задушить этот разговор в зачатке.
— …про парня… молоденького… в художке твоей, что ли? Ансель, кажется? Ты сказала, глаз с тебя не сводит!
— Замолчи! — прошу.
Адити обиженно поджимает губы, затем, хлебнув ещё вина, постановляет:
— Ну и зря! Душу бы отвела, с мужем бы расквиталась, получила бы удовольствие!
Удовольствие… в последние годы это запретный плод: я не позволяю себе испытывать радость. Варюсь в чувстве вины, сожалениях и тупой хронической боли. Никому не легче от моих душевных самоистязаний, но данный вполне разумный вывод никак не влияет на мою способность полноценно жить. Кажется, грусть и подавленность стали моей потребностью.
— Слушай… ты знаешь, а я ведь лет сто не видела тебя такой… такой…
— Какой?
— Живой… Да, точно! Именно живой! С тех пор, как это случилось, ты… поменялась.