– Да ну вас! – зарделась горничная и смущенно замахала рукой.
Кречетов достал платок, развернул его и показал Лесе сережку:
– Знаете чья?
– Не знаю! – ответила горничная.
Ему вдруг показалось, что она чего-то недоговаривает. И дальше, сколько бы Кречетов ни спрашивал, его вопросы не достигали цели, а ее ответы не давали зацепок, пока он вдруг не спросил:
– Вы кого-то боитесь?
– Бог с вами! Кого мне бояться?
– Вы даже не взглянули на сережку, но ответили, что не знаете, чья она, – сказал Кречетов. – Почему?
– Я посмотрела. – Леся покосилась на платок, в котором лежала серьга. – Вот, пожалуйста, я смотрю.
– Нет, значит, нет. – Кречетов свернул платок и убрал в карман. – Еще раз попрошу никому не передавать наш разговор.
– Как скажете, – согласилась горничная и вдруг затараторила: – Помните, я сказала: когда забирала у старухи поднос, заметила, что она ни к чему не притронулась?
Заинтересовавшись, Кречетов промычал в ответ нечто маловразумительное.
Леся продолжила:
– Так вот, я вспомнила, что на подносе был стакан с остатками молока.
– Стоп! – Кречетов сделал жест, повелевавший замолчать. – Почему сразу не рассказали?
– Так вы про молоко и не спрашивали. Я ж его не приносила, вот и забыла.
– Кто мог его принести?
– Не знаю, – горничная пожала плечами.
– Стакан с молоком был в комнате, когда вы принесли ужин?
– Если бы он был, поднос не поместился бы на столе, стакан бы помешал.
– Значит, между двумя вашими визитами в комнату Полины Аркадьевны там побывал кто-то еще?
– Я этого не видела и подтвердить не могу, – категорически заявила Леся.
– Во сколько вы отнесли ей ужин?
– Да что же я, помню, что ли?
– По-моему, около восьми, – подсказал Кречетов. – А забрали во сколько?
– Десяти еще не было…
– А если точнее?
– В половине десятого. Старуха уже спала. И вот что я думаю: молоком она запила таблетки. Бутылка-то с водой была не открыта, – Леся перешла к следующей картине и начала протирать багет.
Кречетов тоже подошел, чтобы рассмотреть поясной портрет, изображавший бородатого мужчину лет пятидесяти или несколько старше. Портретист не потрудился выписать интерьер, но было очевидно, что бородач сидит за столом в своем кабинете. В отличие от второстепенного антуража выражение лица, презрительный изгиб губ и упрямый росчерк бровей были выписаны очень искусно. Во всем облике мужчины чувствовались непередаваемая сила и мощная стать.
– Знаете, чей это портрет? – спросил Кречетов.
– Хозяйского прадеда. Того самого доктора, чей был особняк.
– Да ну… – Кречетов вгляделся в лицо на портрете. – Серьезный был человек.