Натянув перчатки, Андре орудовала рукоятками; приглядевшись к ней внимательнее, я заметила, что она похудела.
— Вы похудели, — сказала я.
— Да, наверно, немножко.
— Еще бы! Мама ее ругает, а она все равно ничего не ест! — выкрикнула одна из девочек.
— Она ничего не ест, — эхом подхватила другая.
— Не говорите глупостей, — оборвала их Андре. — Если бы я ничего не ела, я бы умерла.
Автомобиль плавно тронулся, ее руки в перчатках, лежавшие на руле, выглядели ловкими и умелыми — впрочем, все, что делала Андре, она делала хорошо.
— Вы любите водить?
— Я не люблю работать шофером целыми днями, но водить мне нравится.
Машина ехала вдоль белых акаций, но я не узнавала дорогу: долгий спуск, где мадам Галлар до отказа натягивала вожжи, подъем, где лошадь еле плелась, — все стало плоским. Вскоре мы свернули на подъездную аллею. Кусты самшита были аккуратно подстрижены. Дом не изменился, но перед крыльцом появились бордюры из бегоний и клумбы с цинниями.
— Этих цветов раньше не было, — удивилась я.
— Да. Красивыми их не назовешь, но у нас теперь есть садовник, надо же его чем-то занимать, — ответила Андре со смешком. Она взяла мой чемодан. — Скажите маме, что я сейчас приду, — велела она близнецам.
Я узнала вестибюль и его дачный запах; ступени лестницы скрипели, как прежде, но на площадке Андре повернула налево.
— Вас поселили в комнату близнецов, а они будут спать вместе со мной и с бабушкой. — Андре толкнула дверь и поставила мой чемодан на пол. — Мама говорит, что если мы будем жить в одной комнате, то ночью не сомкнем глаз.
— Жалко!
— Да. Но хорошо уже то, что вы здесь. Я так рада!
— Я тоже.
— Спускайтесь, как будете готовы. Я должна пойти помочь маме.
Она закрыла дверь. Когда она писала мне «У меня нет ни минуты», это не было преувеличением. Андре никогда не преувеличивала. И все-таки она нашла время срезать для меня три красные розы — ее любимые цветы. Я помнила одно из ее детских сочинений: «Я люблю розы. Это церемонные цветы, они умирают не увядая, в поклоне». Я открыла шкаф, чтобы повесить на вешалку свое единственное сиреневое платье. В шкафу я обнаружила пеньюар, домашние тапочки и прелестное белое платье в красный горошек; на туалетный столик Андре поставила миндальное мыло, флакон одеколона и рисовую пудру рашель. Я была невероятно тронута ее заботой.
«Почему же она не ест?» — думала я. Возможно, мадам Галлар перехватывает ее письма. И что? Пять лет прошло. Неужели повторится та же история? Я вышла из комнаты и спустилась вниз. Нет, это будет не та же история. Андре уже не ребенок, я чувствовала, знала, что она любит Паскаля неисцелимой любовью. Я успокаивала себя тем, что мадам Галлар нечего возразить против их брака: в конце концов, Паскаль вполне подходит под определение «молодой человек, достойный во всех отношениях».