Андре встала:
— Будь хорошей девочкой, я скажу бабушке, что мне не спалось и я пошла в библиотеку почитать. Не говори ничего о Сильви — мама будет меня ругать.
— Это обман, — заявила Деде.
— Обманывать буду я, а ты только промолчишь, — твердо сказала Андре. — Я большая, а большим иногда разрешается обманывать.
— Хорошо быть большой, — вздохнула Деде.
— Есть свои плюсы и свои минусы. — Андре погладила ее по голове.
«Какое рабство!» — негодовала я, поднимаясь по лестнице. Каждый шаг контролируется матерью или бабушкой и немедленно оказывается примером для младших сестер. И за каждую свою мысль она должна давать отчет Богу!
Вот что хуже всего, думала я назавтра, пока Андре молилась рядом со мной на скамейке, уже больше века закрепленной за семейством Ривьер де Бонней, о чем извещала медная табличка. Мадам Галлар играла на фисгармонии, близнецы расхаживали по церкви с корзинками, полными освященных бриошей; Андре, обхватив голову руками, говорила с Богом: какими словами? У нее с ним явно были непростые отношения. Я понимала одно: ей не удается убедить себя в том, что он добр, однако она не хочет его разгневать и старается любить его; все было бы намного проще, если бы она, как и я, утратила веру, когда ее вера утратила свою наивность. Я следила краем глаза за близнецами: они выглядели важными и деловитыми, в их возрасте религия — очень увлекательная игра. Я тоже когда-то размахивала хоругвями и бросала розовые лепестки перед священником, который, сверкая золотом, нес святые дары; я щеголяла в платье причастницы и целовала крупные лиловые камни на пальцах епископов. Украшенные мхом уличные алтари, майские алтари Богоматери, рождественские ясли, пышные процессии, ангелы, ладан — все эти запахи, весь этот балет, вся эта блестящая мишура были единственной роскошью моего детства. И как сладостно было среди этого ослепительного великолепия ощущать в себе свою душу, белую и лучезарную, как гостия в монстранции[30]. А потом однажды душа и небо затягиваются мраком, и обнаруживаешь угнездившиеся в тебе грех, страх и муки раскаяния. Даже когда дело касалось земной ее жизни, Андре необычайно серьезно воспринимала все, что вокруг нее происходит; могла ли она не терзаться тревогой, когда ей виделась ее жизнь в таинственном свете запредельного мира? Противиться матери, вероятно, означало бунтовать против самого Господа, но, покорившись, она рисковала оказаться недостойной всего, чем он ее одарил. Как знать, не служит ли она, любя Паскаля, козням дьявола? Каждый миг на кону стоит вечность, и никакой надежды получить внятный знак, выигрываешь ты или проигрываешь! Паскаль помог Андре преодолеть эти страхи. Но, судя по нашему ночному разговору, они стремительно возвращались. И уж точно не в церкви могла она обрести душевный покой.