Машек надувает губы, собираясь опять сплюнуть. Я показываю на «предупреждение» на стене. Тогда Машек вынимает носовой платок и отводит душу: «Тьфу!»
Я продолжаю:
— Надо еще разобрать вопрос о возмещении причиненного ущерба, параграф 17 закона гласит:
«Преступник, совершивший воровство в поле, независимо от понесенного наказания, обязан возместить причиненный ущерб».
— Согласно параграфу 38 оценить убыток наперед приглашается общинный сторож. Вот официальный чешский язык, Вавра. Запомните это, чтобы в следующий раз вы знали и не срамили бы себя, — ведь вы официальное лицо. Оценивать наперед — на официальном чешском языке означает «оценивать в первую очередь», а ни перед, ни зад, — как ваш, так и обвиняемых, — не имеет ничего общего с законом о воровстве в поле, — поучаю я Вавру строгим тоном.
Жена опять сверкает на меня глазами, но я замечаю, что у нее вздрагивают уголки рта. Она стискивает зубы, чтобы не прыснуть со смеху. Значит, я на верном пути. Дома гроза разразится не с такой силой.
Продолжаю:
— Так как полевой сторож не установил никакого ущерба, а, по его мнению, наоборот, осторожное выдергивание одуванчиков могло принести даже пользу, то претензия о возмещении убытка в этом случае отклоняется.
Учитывая, что причиненный убыток, по оценке полевого сторожа, не превышает суммы в пять золотых, староста не обязан приглашать присяжного оценщика для определения убытка. Согласно параграфу 38, это надо делать лишь в том случае, если «требует либо потерпевший, либо тот, кто обязан возместить убыток, — то есть ответчик».
— Поэтому я спрашиваю: требует ли истец либо обвиняемая приглашения присяжного оценщика для оценки убытков?
Но Машек и моя жена уже поднялись и стоят у дверей. У обоих разом вырывается:
— Чихали мы на это!
— Объявляю разбирательство дела оконченным, — говорю я.
— Вот так, товарищи, я и судил свою жену за воровство в поле, — кончает свой рассказ Саска.
— Невозможно описать, какую суматоху подняло это дело в общине, — говорит Клейн. — Машек не может носу показать из своей усадьбы: все над ним потешаются. А кулачье ругается, поговаривают о том, что, мол, не признают этого большевистского суда. Дескать, больше ни один человек в Жегровице не пойдет к этому большевику старосте с заявлением о воровстве на поле.
— Раз мы обязаны соблюдать старые австрийские законы, что же, будем их соблюдать, — усмехается Саска. — Помнишь, Тонда, ты, ведь, всегда говорил, что дело не в параграфах закона, а в том, как их применять, как ими вертеть. Я поворачиваю их именно так, как позволяет закон. Толстопузые уже жаловались в окружное управление, но там только плечами пожали: все делалось согласно закону 1875 года. А закон этот в силе, ничего не поделаешь.