После Тонды берет слово Карел Киндл и говорит:
«Исходя из самых лучших моральных побуждений и опасаясь за будущность рабочего класса, я констатирую, что в социал-демократической партии в настоящее время существует такой же разброд, какой через неделю будет переживать товарищеская немецкая партия нашей республики на съезде в Карловых Варах. Вокруг всех нас скопляются ныне горе, болезнь, скорбь. Никто из нас не может воспрепятствовать тому психологическому процессу, который, захватив весь мир, происходит и в наших рядах. Последнее заседание представителей партии констатировало разброд. Речь идет о принципиальных спорах относительно политической линии. Мы в Кладно всегда стремились проводить антибуржуазную политику, но в последнее время борьба приняла другие формы, а именно формы, которые уже не соответствуют основным принципам социал-демократии. Теория прямых действий, отказ от парламентаризма, взрывы радикализма легко могли бы привести рабочий класс к анархизму, но не к социальной революции. Социал-демократическое движение за последнее время допустило много скверного и дурного, и не удивительно, если теперь ведется борьба за бескомпромиссную точку зрения классовой борьбы».
Затем Киндл переходит к разбору условий вступления в III Интернационал и объявляет их неприемлемыми с социал-демократической точки зрения.
— Всем очевидно, — говорит он, — что спор обнаружил наличие двух разных мировоззрений. Каждый обязан сказать свое «да» или «нет». Раскол налицо, наступает разброд в партии. Необходимо сохранить здравый рассудок. В эти трудные времена пусть каждый взвешивает свое слово и не пренебрегает экономическими интересами рабочих.
Уполномоченные сидят молча, они в смущении. Что это за речь? Что Карел хочет этим сказать? Поднимается старый Ванек.
— Товарищи, я скажу только несколько слов. Я хочу сохранять здравый рассудок и взвешивать каждое слово, как этого требует товарищ Киндл. Признаюсь вам, что мне это стоит большого труда. Как вы думаете, товарищи, что означала его речь? Предал он нас или не предал? Киндл говорит, что каждый обязан сказать свое «да» или «нет». Почему же тогда он сам не скажет? К чему эти ученые рассуждения и философствование? К чему эти разговоры о болезнях, горе, скорби и тому подобное? Нужно говорить прямо и мужественно. Взвесить свои слова и сказать: сегодня Киндл оставил наши революционные ряды. Он изменник и дезертир. Не будем хныкать. Хорошо, когда знаешь, что к чему. Это не первое и не последнее разочарование, которое мы переживаем. Но мы выдержим, товарищи. Мы не изменим и не продадимся. Мы пойдем вперед. Красное знамя взовьется!