«Должен был, ваша милость, — соглашаюсь я. — Должен и даже нес его. Но если бы это был максовский, тогда, может быть, он и выдержал бы. А наш, энгертский? Ведь это уголь, как марципан, ваша милость. Где уж там какой-то Максовке с нами тягаться?»
«Чорт побери, парень, не задерживайте меня и говорите, где уголь. Я хочу его видеть», — горячится главный.
«Где? На Доброй, господин главный. Прямо перед калиткой моей хаты», — объясняю я.
«Как? — обрушивается главный. — Почему вы оставили его перед калиткой?»
«Рассыпался, ваша милость. Развалился начисто, как должен рассыпаться порядочный уголь. Если бы то была та каменистая дрянь с Максовки, этого не случилось бы. Но наш, с Энгерта? Рассыпался совершенно, у меня перед калиткой рассыпался. Какая жалость! Такой прекрасный домачек был. Как я надеялся, что обрадую вас, ваша милость. Ну, да чорт с ним, с углем, главное то, что я выиграл у Венцы, Энгерт — у Максовки, а вы, господин главный инженер, — у этого щеголя с Максовки. Где ему до вас! Ведь он еще и никакой не главный инженер. Так воздай вам господь бог, ваша милость, что мне этот домак разрешили унести. Мне надо идти, чтобы не опоздать на спуск».
Я поплелся потихоньку, и не вру вам, ребята, главный смотрел вслед мне с разинутым ртом, как теленок на новые ворота. Затем махнул рукой и пошел в канцелярию.
— Да я ж вам говорю, у Шадека башка варит. Ну, так хочет кто-нибудь спорить? Сегодня спускаться не будут.
— Сегодня, товарищи, спускаться не будут, — раздается вдруг сильный голос. Это старый Ванек поднялся на кучу щебня и обращается к шахтерам.
— Все вы знаете, что мы должны сегодня провести демонстрацию против войны, против спекуляции, ограбления бедных людей, против старой Австрии, за нашу социалистическую Чехословацкую республику. Поэтому мы и остались здесь. Я думаю, не нужно ставить на голосование. Может быть, кто-нибудь хочет стать штрейкбрехером? — Старый Ванек умолкает и пристально вглядывается в шахтеров.
— Что ты о нас думаешь? Кто же захочет? Скажи только, что нам делать, — слышится из толпы.
— Подождем, пока товарищи поднимутся из шахты. А потом построимся и общей колонной в Кладно. Будет митинг, будет демонстрация.
— А что другие, из Кюбецка и Роны, Пражской металлургической тоже идут? — раздаются голоса из толпы.
— В первую очередь нужно, чтобы пошли мы. Не срамиться же нам. Что скажут, если другие там будут, а Энгерт нет. Идем, товарищи!
— Идем!
Шахтеры идут. Идут с Энгерта, Бары, Роны, Прагодолов, Максовки, Шёлерки и Кюбецка. Идут со всех шахт, идут металлурги с Полдовки и Войтехского металлургического завода. Идут и идут. Идет рабочая масса, сомкнувшаяся в единый строй, осознавшая свои силы. Идут отряды с разных сторон, разными дорогами и улицами. Растут и сливаются в общий поток. Идут — и никто их не останавливает.