Убедившись, что его монолог закончен, я просто ответил:
— Саид, я не герой, я боялась до потери сознания, до сих пор поджилки трясутся, и мне жаль, если по моей вине саудиты прекратят финансирование лагеря. Здесь столько детей!
— Ерунда, — отмахнулся Саид, — наши предки жили в этих бесплодных пустынях еще пять тысяч лет назад и имели свое государство, проживем! Чему быть, того не миновать. Вся наша судьба давно предопределена Всевышним, все в его воле и на все воля Аллаха! С этими словами он поднялся. Чмокнув меня в лоб, пожелал мне спокойной ночи и удалился, старый и седой, но несломленный бедный сириец.
Утро не всегда бывает добрым: в этом я убедился, когда меня вызвали к директору Труассо. Поспешно проглотив бутерброд и запив его обжигающим глотку кофе, я, смахнув себя крошки хлеба, поторопился за Селимой, присланной боссом по мою душу. Селима по дороге рассказала, что утром директору был звонок и он вне себя от ярости. И как полагала девушка, звонок был связан со вчерашним инцидентом. В кабинете у директора находилось двое мужчин, не считая Саида. Бедный Саид, его тоже вызвали пропесочить за плохое поведение его подопечной. Тем не менее старый араб держался с достоинством и смело смотрел в глаза директора.
Труассо не стал ходить вокруг да около и сразу с места взял в карьер:
— Мадмуазель Иванова, вы сейчас подпишете заявление, что вы не имеете претензий ни к администрации лагеря, ни к организации Красного Креста и покинете территорию лагеря по собственному желанию. Мои юристы засвидетельствуют, что решение принято вами добровольно с соблюдением всех прав человека и процессуальных норм. За территорией лагеря вы вольны делать все, что хотите и в том объеме, в каком посчитаете нужным. Высказав это, он откинулся в кресле и довольный посмотрел на своих юристов, «дескать, так вот надо обрабатывать своевольных и строптивых».
Фамилия Иванова была девичьей фамилией мамы, я ее взял при оформлении временного ID в лагере, все беженцы имели такой ID, по номеру которого происходило распределение продуктов питания и средств первой необходимости.
— Господин Труассо, я вас правильно поняла, что за территорией лагеря вы представляете мне абсолютную свободу действий, не ограничивая никакой внутренней политикой вашего учреждения? — мой голос можно было мазать на бутерброд вместо масла.
— Абсолютно! Личная жизнь и мировоззрение людей вне моей юрисдикции и ответственности меня никак не касаются и в соответствии с конвенцией о правах человека вы вольны ими распоряжаться по своему усмотрению!