Малютка Эдгар (Дашков) - страница 34

Хард опустился на ложе, которое заскрипело под его тяжестью, и развернул покорного Эдди лицом к себе. Тот оказался зажат между его толстыми ляжками, будто меж двумя валунами. Твердый палец уперся Эдди в подбородок и заставил его поднять голову. Он ощутил своей прозрачной кожей жадное дыхание, несущее запах гнили. Хард не позволил ему отшатнуться. Слегка встряхнул — у Эдди клацнули зубы. Пришлось смотреть. Огромная лысая голова была покрыта шрамами. Серое лицо изрыто порами, как кусок пемзы. Ничего не выражающие глаза, более светлые, чем лицо, казались бельмами. Именно поэтому Малютка не мог отвести от них взгляда. Они заворожили его, как вечная тьма слепоты, в которой роятся кошмары, еще не понятные шестилетнему молокососу.

Трещина в камне — зловонная пасть Харда — углубилась и удлинилась вправо, сделав его рожу асимметричной. Свободной рукой он вытащил из штанов что-то огромное, узловатое, с багровым навершием, тоже как будто иссеченным шрамами. Теперь он заставил Малютку смотреть на эту штуку, и того почти сразу замутило при виде кола, который вскоре разорвет его пополам. Рука Харда начала двигаться вверх-вниз, вверх-вниз по ножке выросшей из паха гигантской поганки. Эдди казалось, что сводящее с ума молчание палача — тоже часть пытки. Молчание, но не тишина. Он помнил, как беззвучно кричала женщина…

Но Хард неожиданно заговорил. Уже знакомый голос — глухой, сиплый, из-под земли, засыпавшей похороненного заживо.

— Я тебя не трону, если расскажешь мне, как ты это делаешь, — сказал Хард. — Ну и покажешь, само собой.

Дядя, почуяв возможность сделки, немедленно возник из небытия. «А ну, парень, дай-ка я с ним побеседую».

Парализующий взгляд Харда вдруг сместился куда-то выше Малюткиной головы. Тот услышал шорох. От страха его слух необычайно обострился. Не оборачиваясь, он догадался, что происходит у него за спиной. Ворон появился из дымохода, вернее, из лабиринта, скрытого в стене. «Гребаная птица», — подтвердил дядя. Вслух он спросил:

— Делаю что?

Хард не стал нервничать, что порой случалось с мамой, когда Малютка начинал валять дурака. Он просто легонько ткнул пальцем и чуть не выбил Эдди один из молочных зубов. Боль была, что называется, острой. Слезы брызнули из глаз. От вкуса крови во рту язык сделался еще тяжелее, еще непослушнее.

— Переселение, — уточнил терпеливый Хард. — Рассказывай.

«Кажется, еще поживем, — шепнул дядя. — Кстати, Эдди, деточка, если тебя это утешит. Та женщина… в общем, тогда я был не в себе».

Для Харда он произносил нечто совсем другое. Эдди с некоторым удивлением отметил, что дядя, оказывается, умеет раздваиваться у него в голове, но подумать об этом как следует у него не было возможности — ворочая будто чужим языком, он то и дело задевал шатающийся зуб и всякий раз чувствовал острую боль. А когда не задевал, боль лишь немного притуплялась. Жаловаться или снова плакать было бы большой ошибкой — Эдди сильно подозревал, что в этом случае Харду захотелось бы и вовсе избавить его от парочки зубов.