Когда он скрылся из виду, Малютка обернулся. Ворона уже не было, но под стеной с отверстием поблескивало его пронзительно-черное перо. Дядя заставил Эдди открыть сундук, чтобы «кое в чем убедиться». Он убедился. Ничего не завалялось. Под кроватью тоже. Ожидаемый результат — у Эдди сложилось впечатление, что, несмотря на устрашающую внешность, Хард далеко не идиот. Урок от дяди: испробуй все шансы до последнего, даже самые безнадежные.
Громила вскоре вернулся. Остановился на нижней ступеньке. Малютка отразился в «бельмах» и тут же понял: Хард догадывается об учиненном обыске. Наказание? Когда-нибудь потом… если до этого дойдет. Все-таки дядя умел торговаться.
Телохранитель «старого друга» — скорее всего, уже бывший — дернул головой: «За мной». Идти за Хардом было гораздо приятнее, чем перед ним. На секунду даже могло показаться… Эдгар отогнал шальную мыслишку, чтобы не дразнить судьбу, и так что-то слишком к нему благоволившую.
Сдерживая глупую и опасную пляску надежды внутри, Эдди едва поспевал за Хардом. Лязг засовов, открытая дверь, сгустившаяся синяя тьма. Ворон уже сидел на фонаре. При их появлении он снова рявкнул:
— У тебя есть книга?
Малютке ворон не то чтобы нравился, но был, по крайней мере, не так страшен, как его хозяин. При других обстоятельствах он, вероятно, даже показался бы забавным. И о какой, интересно, книге он спрашивал?
Дядя вкрадчиво заговорил вслух:
— Раз уж мы стали спутниками, не мог ли ты сделать мне одолжение и пристрелить чертову птицу? Она мне на нервы действует…
Хард посмотрел на него долгим взглядом, и только несколько минут спустя Эдди понял, что его жизнь повисла на волоске, причем этот волосок был гораздо тоньше того, на котором она удержалась совсем недавно, в каморке любителя мальчиков.
Дядя осекся. Он догадался о чем-то. Малютка — еще нет.
Наконец громила сделал выбор.
— Хард там, — счел необходимым сообщить он и ткнул пальцем в ворона.
Фамке испытывала облегчение, покидая комнату с улыбающимися шутниками, но Анна — другое дело. Услышанное и увиденное надолго заморозило ее сознание — как смертный приговор или, скорее, приговор к пожизненному заключению в какой-нибудь специализированной лаборатории для психопатов. И опять не было ни намека на сон и спасительный кошмар, даже после того как она раздвинула две полосы разрезанного холста, протиснулась между ними и оказалась сначала в полутьме, проколотой бьющими сзади спицами тускнеющего света, а затем и в полной темноте.
Старуха, похоже, пребывала в полной уверенности, что указанный Джокером путь рано или поздно приведет куда надо. Поскольку Анна шла как заведенная, претензий со стороны Фамке пока не возникало. Обе забыли о времени, а время забыло о них. Иллюзия движения, иллюзия существования. Странное ощущение размытых границ тела, и еще более странное его растворение, истечение изнутри наружу, перемешивание с внешним миром — будто разводы случайно разлитой акварельной краски на влажной бумаге. Из нее испарялись символы ее «я», которые прежде она считала неотделимыми. По мере того как летучие вещества покидали ее, она иссыхала, превращалась в пергамент с едва различимым отпечатком себя, по которому лишь с большим трудом можно было восстановить прежнюю личность.