Чтобы лучше проиллюстрировать сказанное сейчас о том, как римляне изменили своей собственной народности, и подчеркнуть, что разговор об этой измене не имеет ничего общего с глупой целью принизить латинство, но ровно наоборот — привлечь наше внимание к опасности, грозящей нам самим, когда мы беремся за громадную задачу мыслить о явлении, которое определит всю историю метафизической мысли, — прибавим пару слов касательно одной из самых герметичных формулировок Гёльдерлина.
В первом письме к своему другу Бёлендор- фу>37 (4 декабря 1801 года) Гёльдерлин говорит о Гомере, первом греческом поэте («поэте всех поэтов», как написано у него в другом месте>з8), и о том, что сделал Гомер для создания греческой поэзии. Гомер, говорит он, довел до совершенства дар представлять (darstellen), то есть «ставить-здесь», как бы делая явным то, что представляется. И сразу же объясняет — почему (откроем наши уши!>39):
Потому что этот необыкновенный человек был достаточно полон души, чтобы завладеть юнонической западной трезвостью ума ради своего Аполлонова царства.
«Этот необыкновенный человек» — так говорится о Гомере. Он необыкновенен, так как может сделать то, на что мы, люди, обычно не способны: открыть до такой степени нашу душу, что мы станем открыты для того, что не есть мы сами. Вот в чем доблесть Гомера: он, по словам Гёльдерлина, «seelenvoll» — буквально «полон души», что мы должны понимать как означающее полноту открытости, то есть полноту чистого приятия, или же — полноту незаполненности>40.
Вот как он способен привести в свое Аполлоново царство западную трезвость ума.
Но мы рискуем понять Аполлоново царство (Apollonsreich) совершенно неправильно, истолковывая его через противопоставление аполлонического дионисийскому, как у Ницше. Поэтому благоразумнее остановиться, сократив толкование хотя бы до такой отрывочной формулировки: «Аполлоново царство» — царство непосредственности>41 (образом чего у Ницше будет как раз дионисийское). Это царство непосредственности и есть родной удел греков.
Западную трезвость ума Гёльдерлин характеризует как юноническую, по имени римского божества.
Здесь угадывается что-то прямо головокружительное. Скажем об этом, чтобы сразу уяснить себе, что нас потрясает: в представлении Гёльдерлина Гомер — наставник греческой поэзии прежде всего в том, чем он мастерски овладел, в том, что станет западным свойством по преимуществу — в трезвости ума.
Что же тут головокружительного? Не анахронизм, в котором провидится буду щее (на 77-й странице «Гомбургской тетради» Гёльдерлин пишет: «Мы переворачиваем эпохи / вниз головой»), а то, что возможность быть греком может потребовать не быть верным своей собственной народности.