И вправду, надо бы вестника послать, если не князю — все ж Ежи не столь близко знаком, чтобы ставить собственную метку, — то хотя бы Анатолю.
Мысленно обругав себя за бестолковость, он попытался сотворить этого самого вестника, только… знакомое заклятье создалось.
И рассыпалось золотистой пылью.
Дом и вправду был стар. А еще придирчив к гостям. И не собирался дозволять им… всякое тут.
Ежи попытался еще раз, лишь для того, чтобы убедиться, что дело вовсе не в его неумении, но именно в самом этом месте. Не вышло.
— Почтовая коробка у него есть? — поинтересовался Евдоким Афанасьевич, который и не думал исчезать, но на Ежи поглядывал с интересом.
Девочка кивнула.
А вот Ежи подумал, что вовсе не выглядит она столь уж изможденной. Нет, бледна и худа, почти полупрозрачна, что нормально для детей с ее болезнью, но при том всем в обморок не падает, да и стоит, головою крутит, озираясь с обыкновенным детским любопытством.
…Аннушке вот ничего-то интересно не было. В последний год она и вставала-то редко, предпочитая проводить время на лавке, под тяжелым овчинным тулупом, из-под которого выглядывали лишь побледневшие рыжие прядки.
— В таком случае, полагаю, господин маг не откажет нам в любезности…
— Буду бесконечно счастлив помочь, — Ежи вновь поклонился.
— Прошу следовать…
Следовать за духом не хотелось категорически, но ведьма кивнула и сказала:
— А я пока найду, чем вас покормить, — причем произнесено это было… каким-то престранным тоном, будто она точно знала, что еда есть, но сомневалась, стоит ли ею делиться.
А Ежи вспомнились сказки, те самые, детские, в которых доверчивый путник брал из рук ведьмы пирожок и…
Это сказки!
Просто сказки!
В конце концов, превращение человека в лягушку — ненаучно! В осла тоже. И… и он заставил себя ответить:
— Благодарю…
Душа двигалась чуть быстрее, чем следовало бы, вынуждая Ежи поторапливаться. Приходилось почти бежать, и бег этот не оставлял времени осмотреться, хотя, что уж греха таить, осмотрелся бы Ежи с превеликим удовольствием.
Когда еще выпадет оказаться в подобном-то месте.
Но…
Коридор.
Зала, показавшаяся огромной и гулкой. Какие-то картины в тяжелых рамах. Рамы тускло поблескивают в отсветах солнечных камней, но изображение будто пылью покрыто. Или пологом? Снова коридор.
Лестница с высокими ступеньками. Вьется, кружит и кажется бесконечною, хотя это-то совершенно невозможно. И Ежи приходится перескакивать через ступеньки. Сердце стучит, в груди клокочет, и кажется, Евдоким Афанасьевич точно знает, каково людям на этой вот лестнице, иначе бы не улыбался этак, преехидненько.