В странах же, где препятствий на пути усиления авторитарных тенденций не существовало (Россия, Белоруссия), начал осуществляться возврат к авторитаризму. Причины такого поворота были различными. В Белоруссии это отсутствие демократических традиций в политической культуре и сильные просоветские симпатии. В России важную роль сыграло разочарование значительной части населения в либерально-демократическом капитализме, под лозунгами которого осуществлялись демократические и рыночные реформы 1990‐х. Августовский дефолт 1998 года ознаменовал поворот массовых настроений в пользу возвращения к государственному патернализму и жесткому регулированию экономики. В дальнейшем авторитарный запрос усилился благодаря возрождению и широкому распространению в общественном мнении неоимперских стереотипов, затруднявших, помимо всего, и формирование гражданской нации.
В Казахстане авторитарный режим с самого начала активно использовал имитационные демократические процедуры. Но по мере того как оформились и укрепились новые элиты, нажим на оппозиционные президенту Нурсултану Назарбаеву силы, партии, группы, НПО и СМИ усилился. Сам же режим приобрел отчетливо персоналистский характер.
В 2010‐х годах у аналитиков появились основания утверждать, что во внутриполитическом развитии некоторых государств ЦВЕ (Венгрии, Польши, до 2016 года – Македонии (ныне Северная Македония)) и постсоветского пространства (Грузия, Молдова) снова стали проявляться некоторые общие черты развития, связанные с возрождением авторитарных тенденций. Речь идет о таком явлении, как монополизация власти отдельными акторами путем установления контроля над исполнительной, законодательной и судебной ее ветвями при сохранении конкурентных выборов, оппозиционных СМИ и иных «инфраструктурных» элементов демократии. Разница между двумя регионами состояла лишь в том, что в Венгрии, Польше и Македонии в роли этих акторов выступали политические партии и их авторитарные лидеры: ФИДЕС (Виктор Орбан), «Право и справедливость» (Ярослав Качиньский) и ВМРО-ДПМНЕ (Никола Груевски), – а в странах постсоветского пространства власть монополизировали отдельные «олигархи» с помощью партий и партийных коалиций: Бидзина Иванишвили в Грузии (партия «Грузинская мечта») и Владимир Плахотнюк в Молдове (Демократическая партия и проевропейская коалиция).
Пока трудно сказать, следует ли в этой связи вести речь о неожиданно появившемся феноменологическом сходстве некоторых тенденций внутриполитического развития в регионах с различными типами трансформации. В этом случае необходимо изучать причины этого сходства. Или же мы имеем дело с простым хронологическим совпадением процессов, имеющих разную природу и происходящих в странах, которые находятся на разных этапах демократической эволюции? Если в Венгрии и Польше, этих странах – лидерах процессов демократизации в бывшем социалистическом лагере, устойчивые демократические системы сложились еще в 2000‐х, то Молдова и Грузия в лучшем случае находятся лишь на стадии электоральной демократии. Вероятно, дальнейшие исследования помогут дать аргументированный ответ на этот вопрос. При дальнейшем анализе, думается, нужно также учитывать фактор устойчивости подобного рода режимов. Так, в Македонии режим Николы Груевски продержался около десяти лет и сошел со сцены в 2016‐м, а в Молдове фактическая власть Влада Плахотнюка продолжалась несколько лет и закончилась в 2019 году.