Сам поднялся на второй пролет лестницы, подальше от дверей, сел на ступеньку, переобулся. Коридоры оживали, гудели, гул нарастал. И вот уже катится вниз по железной лестнице волна сердитого народа.
— Пошли Ваську, нашего человека, выручать! — крикнул Моисеенко, распахивая наружную дверь.
А возле дверей сам полковник Кобордо с тремя жандармами.
— Здрасте, ваше высокоблагородие! — скинул перед ним шапчонку Петр Анисимыч. — В гости или как?
Толпа вываливалась из казармы, затопляла двор, как вешняя вода.
Оглянулся полковник, а отступать некуда. Невольно рука легла на эфес шашки.
Петр Анисимыч звонко почмокал губами.
— Не шуткуйте, ваше высокоблагородие! Коли шашку поднимете, зашибут. Ну, а коли она вам мешает, могу от вас принять.
Протянул руку. Жандармы не шелохнулись. Полковник голову в плечи убрал, пальцами за светленькую пуговицу ухватился.
— Казаки! — крикнули из толпы.
— Моисеенко нырнул в толпу. Толпа, обтекая полковника, помчалась к Главной конторе.
Ворота во двор заперты. Перед воротами две сотни солдат и две сотни казаков на лошадях.
— Выпускайте Василия, нашего человека!
Зазвенели окна. Засвистели нагайки. Толпа качнулась, разломилась надвое. Распахнулись ворота. Еще одна сотня казаков, окружив Волкова, прокладывала дорогу к рельсам.
А на рельсах ждет под парами поезд. На крыше поезда, на подножках, на буферах — жандармы. Паровоз свистнул, тронулся. Волкова сунули в вагон на ходу.
Моисеенко этого уже не видел, в суматохе он перебежал в Зуево, охрана на мосту была на время снята, ее позвали на помощь к Главной конторе. Из Зуева — в Дубровку. Здесь, не раздеваясь, прикорнул у знакомого.
Глубокой ночью Моисеенко ушел в Ликино.
…Вечером 11 января из Москвы прибыли еще один батальон солдат и две сотни казаков.
Фабричная администрация, желая угодить Тимофею Саввичу, отдала в распоряжение солдат рабочую казарму, а так как свободных казарм уже не было, то оставалось одно — выкинуть строптивцев рабочих на мороз.
— Бабы, двери запирай! — раздался по коридорам звонкозычный клич Марфы. — Старые щи да кипяток готовь!
Солдатушки, бравые ребятушки, бодро, строем пришагали к отведенной под их жилье казарме. Крикнули свои команды — и к дверям, а из окна первому смельчаку пал на голову шмоток протухшей капусты.
Главный командир осерчал, ножкой топнул, ручкой взмахнул:
— На приступ!
А тут уже изо всех окон, кто чем, горячим и холодным, жидким да липким, пахучим, и очень даже пахучим.
Воинству пачкаться неохота, отступило. И от губернатора примчался офицер с приказом бунта не усугублять.