В Ликино Моисеенко застал всех своих в сборе: татьянин день. У Танюши, воспитанницы, именины, а в Орехове — войска.
Петр Анисимыч поздоровался, дверь за собой закрыл и давай раздеваться. Зипунок скинул, пиджачок, а рубаха к груди прилепилась. Вся в крови.
Лука осмотрел рану:
— Не глубоко. Пройдет.
Танюша увидала кровь, заплакала.
— Имениннице грех плакать. Мне не больно.
Танюша вдруг быстро сняла с себя крестик и надела на Петра Анисимыча.
— Бог вас хранит!
Лука засмеялся.
— Вот тебе и награда! Мы-то, старые хрычи, кричим — бога нет, а молодое поколение нам крестик во спасение души и от земных наших неурядиц!
— Ты письма из Сибири или уничтожь, или спрячь получше! — напомнил Петр Анисимыч.
Поговорили о сибирских сидельцах, написали им письма: Лука своим друзьям, Петр Анисимыч Лаговскому.
— Сюда бы их! — тосковал Моисеенко. — Нужно, чтоб о стачке нашей по всей империи слух прошел. Толковых, грамотных людей надо найти, студентов.
— Сходи в Москве к моему брату. Он человек наш, свяжет тебя с революционерами.
Днем идти было опасно, дождался Петр Анисимыч ночи, надел братовы валяные сапоги, его же полушубок и шапку. Отправился на железную дорогу. Решил в Павловском Посаде на поезд сесть, хоть и далеко, двадцать верст, а все безопасней.
Ох, ножки, ноженьки! Опять на вас одна надежда.
Моисеенко шел размашисто, особенно не торопясь: до утреннего поезда времени много, а раньше прийти тоже не больно хорошо.
Над головою вздымалось черное звездное небо. Моисеенко отыскивал среди светил самые синие, самые горячие, а когда глядел на дорогу, ему чудилось, будто сквозь ночь, через ки-лометры, деревеньки и леса смотрят на него глаза Сазоновны, теряют его, мечутся, а как найдут одинокого на пустынной дороге, так и светлее вроде бы. Смотрят эти глаза на него и ведут его, ободряя, самыми безопасными тропами.
Черным пятном среди снегов распластался деревянный низенький Павловский Посад. Темно, тихо. В привокзальном трактире горел огонь.
Зашел. Сонный буфетчик поднял на него безразличные глаза.
— Переночевать можно?
— За пять копеек можно. Паспорт есть?
— Да я из Бунькова! Будь другом, чайком попотчуй.
Сел за стол. В трактире никого.
Только буфетчик принес чаю, скрип снега на дворе, голоса. Вошли двое, один с фонарем.
— Кто сейчас пришел? — спросили у буфетчика.
Буфетчик указал на Моисеенко, а тот, как бы очнувшись от дремы, не торопясь подошел к рукомойнику, умылся, утерся своим платком. Посморкался громко и опять сел за свой чай.
Эти двое тоже взяли чай и сели за столик.
— Скорей бы уж прихватили где этого бунтовщика! — пробурчал один. — Он-то небось спит и сны видит, а ты бегай, высунувши язык, всю ночь напролет.