В Москве Моисеенко направился к Покровским воротам, где водовозом у родного дяди служил брат Луки — Петр Иванович. Только подошел к Покровскому бассейну, а водовоз вот он, вместе со своей бочкой.
Поздоровались: Петра Иваныча Петр Анисимыч еще в Петербурге встречал. Поговорили о погоде, о Луке: у него, мол, все в порядке, бунт Ликино не затронул. А то, что у Морозова на Никольской мануфактуре бунт, в Москве уже знали. Моисеенко и спросил напрямик, не укажет ли Петр Иванович человека, через которого можно познакомиться с интеллигенцией, которая за народ. Петр Иванович руками развел.
— Эх, вы! — рассердился Моисеенко. — Живете в Москве, а связей не имеете.
На том и расстались.
В адресном столе разыскал сестру Матрену. Она жила у строгих хозяев, потому пошли с нею в трактир, чаю попили. О своем житье Петр Анисимович помалкивал, все больше слушал. Спросил адрес бабушки, обещал зайти. От Матрены направился к Девичьему полю, здесь на фабрике Гюбнера работал двоюродный брат. На фабрику Моисеенко не пустили — посторонний человек. Делать нечего, кинулся к университету, авось попадется хороший студент.
Студентов много, а как к ним подойти? «Я, мол, стачку учинил, а теперь вот и сам не знаю, что делать. Знать-то, может, и знаю, но не покажете ли мне, добрый человек, стоящего революционера?»
Так и не решился Петр Анисимыч к студентам подойти. Все чистые, и как знать, чьи они детки.
Ночевал в крошечной кухне у бабушки. Разрешения у господ пришлось испрашивать, на вторую ночь не больно придешь. Побродив полдня по городу, опять на фабрику побежал, встретил брата, тот нужных людей не знал, но переночевать оставил. С утра все то же: толкался возле университета, бродил бульварами, вглядываясь в лица гуляющих. И наконец очутился на Хитровом рынке.
В трактире шепнул уголовникам:
— Нужны очки.
— Будет сделано.
Через пять минут явились с паспортом.
— Сколько?
— Полтора рубля.
Поглядел — липа, со всех сторон видать, что липа.
— Не годится.
Ночь прокоротал за три копейки в вонючей и грязной ночлежке.
Едва рассвело — пошел на Ильинку. Оставалась последняя надежда — родственник Аппельберга.
«Какого же маху мы с Лукой дали! — казнил себя Моисеенко. — Думали, начнется стачка — и революционеры тут как тут. Видно, пока отбывали ссылку, жандармы сложа руки не сидели. Соображать надо было! Коли царь решился короноваться, значит, уверен был — стрелять некому…»
Шагает Петр Анисимыч по Ильинке, торопится. И — стоп!
Возле знакомого дома — экипаж. Орест жену подсаживает, сам в бобровой шубе, рядом городовой. Как Орест сел, городовой подскочил дверцу затворить. Шпорами щелкнул, руку под козырек, на лице почтение и приятность.