— Ура! — завопил Ефим.
— «Ура», говоришь? — подтолкнул Ефима Моисеенко, когда хозяин прошествовал в соседнее помещение.
— И сам не знаю, отчего крикнул! — почесал в затылке Ефим.
Все сгрудились вокруг Моисеенко.
— Чего стоите? — спросил он их. — Хозяин работать велел, стараться. Для того и штрафы пишут, чтоб старались.
Плоскогрудый ткач отодвинул Ефима и протянул Петру Анисимычу плоскую, как блин, руку:
— Яс тобой, Анисимыч.
— Зовут-то тебя как?
— Шелухин я. Солдат.
— Собраться нам надо, мужики. Обговорить что и как. Вроде бы ждать больше нечего.
— Нечего, — согласились ткачи. — Ты только скажи, когда собраться.
— Скажу.
Петр Анисимыч Моисеенко как пошабашил, перекинулся с Сазоновной словечком, попросил почистить его станки и пошел прямо с фабрики в Ликино, к Луке Иванову.
Лука жил на квартире у местного мещанина. Здесь же снимали углы и воспитанница Петра Анисимыча Танюша и брат его Григорий, а всего под крышей собралось тринадцать человек — терем-теремок.
Танюша Петру Анисимычу обрадовалась.
Побежала в честь дорогого гостя за ситником. Хозяйка корову пошла доить, хозяин еще с двумя постояльцами в церковь отправился, детишки — на печи. Очень все удобно выходило.
— Поговорить, Лука, надо, — сказал Петр Анисимыч, усаживаясь за стол, под иконы, чтоб дверь была на виду.
— Неужто все надеешься поднять на волка своих овец?
Петр Анисимыч нахмурился.
— Чего сердишься? Орехово — не Петербург. Там студенты помогали, революционеры, а мы с тобой и требований написать как следует не сумеем.
— Сумеем! Все сумеем, Лука! Твоя голова, моя смелость! Но я расшибу! — трахнул кулаками по столу, вскочил. — Разворочу!
Головки ребятишек вынырнули из-под занавески на печи: чего это дядька шумит?
Лука улыбался.
Петр Анисимыч сел на лавку, покосился на него зло.
— Ты все улыбаешься! А меня злость за глотку, как волк, держит. Намедни сам прибыли-с! Тимофей Саввич, его хапужское величество! Ефим, дурень, с моим товаром — а сработано отменно — подбегает и говорит: «Поглядите-с». Поглядел. «Очень хорошо», — говорит. «А вот, мол, за это «хорошо» штраф браковщик записал». — «Ну что ж, отвечает, старайся. Наверно, можешь лучше сработать». Так-то. А ты, это самое, улыбочки свои… Да не будь я Петька, батьки Анисима сын, через неделю разворочу всю эту проклятую трясину!
— Горячку не пори! — Лука встал, прошелся по избе. — Ты в герои-то не рвись! Герой — для бунта хорош, а стачка — борьба нервишек. И надо, чтоб они у хозяина лопнули.
— Ну, а кто ж еще-то? Если я первый слово не скажу, никто не скажет.
— Ищи, Петр, вожака. Я тебя не за спинами прятаться зову, но руководить. Сам же говоришь, без тебя дело не пойдет, а тебя схватят — все погибло.