Лес кончился. Пересекли поле и вышли к деревне. Точнее, к тому, что от нее осталось. У обгоревшей печной трубы сидит старик. Его длинную белую бороду треплет ветер. По всему чувствуется, что он ждал гостей из леса. Мы здороваемся. Вместо ответного приветствия он спрашивает:
— Все прорвались?
Кто сейчас может сказать что-то определенное? Молчим. Дед тяжко вздыхает. Потом кряхтя ковыляет куда-то за трубу. Появляется с большим чугуном горячей картошки:
— Проголодались небось. Поешьте, что Бог послал…
Каждому досталось по две картофелины. Обжигаясь, с жадностью проглатываем их прямо с кожурой.
— Ждать еще наших? — спрашивает дед.
— Засветло навряд ли, — отвечаю я.
Дед согласно кивнул и уселся на прежнее место. А мы отправились дальше — в Чашники, а оттуда самолетом на Большую землю.
Это было зимой 1944 года. Кинооператор Михаил Гольбрих получил задание отправиться под Харьков, в 6-ю армию. Она находилась между Изюмом и Барвенково. Хорошо оснащенная, армия готовилась к прорыву на центральном направлении, чтобы освободить Харьков.
Недалеко от Воронежа есть большая узловая станция Лиски. Кинооператор и представитель политуправления фронта из отдела агитации и пропаганды узнали, что скоро отправится эшелон по нужному им маршруту. Они забрались в товарный вагон с каким-то оборудованием и ждали отправления.
Пути узловой станции Лиски были тогда забиты эшелонами с вооружением, боеприпасами — всем, в чем нуждался фронт. К вечеру, когда солнце уже заходило, на станцию Лиски неожиданно налетели немецкие бомбардировщики. Их было много, они шли волнами.
Это была жесточайшая бомбежка. Офицеры выскочили из вагона и стали пробираться между колесами составов. Камеру Михаил все время держал в руках, готовый к съемке. Петляя в хаосе взрывов и огня, они все-таки благополучно выбрались из этого ада. На станции горели цистерны, рвались снаряды — треск, пламя. Гольбрих снимал.
Тут он почувствовал сильный удар в плечо. Оператор не удержал аппарат. К счастью, камера упала в снег и не разбилась. Первая мысль: неужели ранен? Михаил нагнулся за аппаратом и увидел перед собой военного с совершенно разъяренным лицом и направленным на него пистолетом. Офицер был в таком бешенстве, что ему ничего не стоило пустить пулю в кинооператора.
Михаил понял: его приняли за шпиона! И неудивительно: все кругом горит, взрывается, грохочет, самолеты сбрасывают бомбы, а человек с киноаппаратом снимает всю эту жуть. Не иначе заброшенный диверсант.
Тут к офицеру подоспели двое солдат. Они мигом сорвали с Михаила капитанские погоны, отобрали табельный пистолет и кинокамеру. Офицер потребовал документы. Гольбрих возмутился: