Леон не раз убеждался, что люди с радостью повинуются тем, кто знает, что делать. Есть приказ — его надо выполнять, и можно не мучиться моралью и нагружать совесть неудобными вопросами. Дело, пусть и бессмысленно дурацкое, — лучшее решение в любой ситуации.
Вот и Гьюзеппе со словами:
— Конечно, ВанДаренберг, я все понимаю, — вышел за дверь. Почти. Замер на пороге, любовь к дочери все же перевесила здравый смысл, обернулся, промямлив просительно: — Но вы можете обещать, что…
Леон взял его под руку, вывел в коридор. Если бы он обернулся, то увидел, как исказилось от ужаса лицо девицы, а дрожащий голос забормотал:
— Ван, ван, ван… Ой, что будет!
Когда дверь была плотно прикрыта, а коридор проверен на отсутствие любопытных, Леон без всякого почтения вжал дэршана в стену.
— Ваша дочь, — стальной голос подавлял волю, замораживая любые попытки сопротивления, — единственный шанс доказать свою преданность короне. Иначе мне придется, — он позволил себе скорбно поджать губы, — поверить, что вы действовали заодно, и ваша семья, ВанКовенберх, самое что ни на есть гнездо заговорщиков. А ведь ваша старшая дочь помолвлена, а младшей предстоит выйти в свет. Вы хотите, чтобы они были счастливы?
— Но Шанталь, — простонал Гьюзеппе, в его глазах сверкнуло безумство, и мужчина опустился на колени: — Умоляю, возьмите меня. Судите. Пусть я пойду в тюрьму, но не трогайте девочек.
Его пальцы хватались за штаны Леона, рот некрасиво перекосился, из него вылетала слюна, брызгая на одежду. Леон поморщился — вот тебе и благородный дэршан! Мельчает, мельчает аристократия. Один нажим — и они готовы ползать на коленях, лишь бы остаться при своем. Сейчас он, как никогда, понимал решение его величества. Чистка жесткая, кровавая нужна была давно.
Лицо Леона закаменело.
— Встаньте, Гьюзеппе, вы же Ван, а не простолюдин. На колени мы встаем три раза в жизни: вступая в брак, принося клятву его величеству и перед палачом. Я не император и не палач, и тем более не ваша жена, так что ВСТАТЬ!
Мужчина испуганно вскочил, пошатнулся, удержавшись за стену.
— Вы меня оскорбили, Гьюзеппе, посчитав, свою жизнь ценнее моего предложения. Между тем я не просто оказываю вам честь, а спасаю вашу ничтожную шкуру. Вы и только вы по своей глупости проводили вечера в обществе нелояльных короне людей. И кто поверит, что ваши интересы не выходили за рамки игры? Кто, я вас спрашиваю?
Гьюзеппе, с каждым словом сгибавшийся все ниже, вздрогнул, выпрямился. Его бледное, как свежевыпавший снег, лицо приняло отстраненное выражение. Он все понял, решил, но не смирился.