Таверна боялась дышать, такое зрелище — бьющиеся за дарьету благородные не в каждом театре увидишь, а тут в первом ряду, да еще и бесплатно. Лишь хозяин озабоченно кривил лицо, мысленно надеясь, что благородные одумаются, и мебель не пострадает.
— Даже так? — вздернул брови Даренберг и его губы расползлись в хищном оскале. — Ты слышала, дорогая, он готов за тебя получить сломанный нос. Прости, пулю жалко переводить, — бросил Фридгерсу, отчего молодой человек стремительно покраснел, потом побледнел, открыл рот, но сказать ему не дали. — Не соизволишь нас представить, дорогая? А то не вежливо бить человека, не зная его имени.
— Мне достаточно знать, что вы — причина ее слез, — не согласился с ним Фридгерс.
— Раз достаточно, — развел руками этот ужасный человек, поднимаясь из-за стола, — тогда мы выйдем, дабы не смущать дарьету видом крови.
— Нет! — я, точно обезумев, вцепилась ему в рукав. Он же убьет Фридгерса! — Прошу, не трогай его.
— Даже так, — нахмурился Даренберг, — он настолько тебе дорог?
Фридгерс расправил плечи и улыбнулся улыбкой мужчины, которому только что признались в любви. Я мысленно застонала — ему жизнь спасают, а он героя из себя строит!
В бездну все! И жениха с его дневником, и навязанную свадьбу, и мой страх.
Я поднялась, отпустила рукав мужчины, шагнула в сторону. Даренберг напрягся, прочитав на моем лице решимость, которая его не порадовала. А я, глядя в темные от гнева глаза, окончательно осознала, что не могу выйти за него замуж. Лучше в петлю, нет, лучше…
— Он настолько мне дорог, что я готова принять его предложение и выйти за него замуж.
Фридгерс ошарашенно округлил глаза, я умоляюще улыбнулась, искренне надеясь, что у мужчины хватит силы воли не завопить: «Нет-нет, это ошибка!»
Не завопил, стоически выдержал мою ложь и даже улыбнулся в ответ, намекая, что не прочь сделать ее правдой. Я не обманулась, действительно хороший человек.
А мне очень хотелось бросить в лицо ВанДаренбергу: «Оставь меня! Забери дневник и уходи!». Истерика попыталась пробиться в первые ряды, и лишь огромным усилием воли — мы и так дали местным сплетникам разговоров на год — мне удалось сдержаться.
ВанДаренбергу, судя по его побелевшему лицу и ходящим желвакам, тоже было нелегко. Встреться мы в ином, уединенном месте, и все сложилось бы иначе. Но зрители смущали не только меня. Так что желание прибить невесту-обманщицу палачу пришлось перебороть, как и стиснувший горло гнев.
Справился с собой ВанДаренберг быстро и когда заговорил, его голос звучал спокойно, хоть и не без жалящей иронии: