— Шанталь, — позвал он, — я хочу знать, что случилось вчера.
А я-то как хочу знать. До сих пор теряюсь в догадках, кто чудовище: я или дневник. Для успокоения совести, решила, что убийца — дневник. Потому как считать себя виновной в смерти трех человек слишком даже для меня.
— Шанти, — протянул мужчина, явно желая получить от меня хоть какой-то ответ, — ты решила вспомнить, что такое скромность? Или боишься?
— Я? Боюсь? — вскинулась. Встретила насмешливый взгляд палача и осеклась. — Ничего я не боюсь, — пробурчала, вернувшись к разглядыванию чая в чашке.
— Шанти, — Леон пересел ближе, накрыл мою руку своей, — мне важно знать, что произошло вчера.
Вот с таким заботливым и спокойным женихом я не знала как себя вести. В моем сознании точно поселилось два Леона: один — высокомерный и надменный аристократ, которого я несколько раз видела на приемах, с ореолом пугающих кровожадностью сплетен, орущий на меня в таверне и окатывающий волной презрения; второй — храбро выбивающий окно в борделе, чтобы спасти невесту, а потом, в шляпе извозчика, забрать вместе с дядей от дверей этого ужасного заведения. Первый вызывал отвращение и страх, второй удивлял, и под его теплым взглядом хотелось расслабиться, довериться и все рассказать, но… сузив глаза и отстранившись, я произнесла:
— А мне важно, почему моего отца обвинили в измене и почему вы его шантажировали, вынудив объявить помолвку?
Леон ответил неодобрительным вздохом, отобрал у меня чашку с чаем, выпил, между прочим, мой чай. Растер ладонями лицо. Я обратила внимание, насколько усталым он выглядел, и совесть кольнула укором.
— Дорогая, обещаю, я отвечу на все вопросы завтра, когда мы окажемся на борту парохода.
Обращение «дорогая» стало последней каплей. Я выпрямилась, надела маску «ледяной высокомерности».
— Я — дарьета ВанКовенберх, дэршан. Попрошу обращаться ко мне именно так. Вы еще не получили моего согласия на помолвку для иного обращения.
Лицо Леона помрачнело, темно-серые, а не черные, как мне казалось вначале, глаза, потемнели от гнева. На мгновение я испугалась, что своими словами пробудила чудовище.
— Дарьета, — проговорил с пренебрежением мужчина, и на его тонких губах мелькнула усмешка, — которая ворует чужие дневники. Дарьета, которая использует чужие документы, чтобы пересечь границу. Дарьета, которая бежит от жениха, не выполнив волю отца.
Я задохнулась от гнева. Палач показал свое истинное лицо! Пусть сказанное правда, но швырять ее мне в лицо — подло! Пальцы вцепились в край стола так, что побелели костяшки. Я привстала и выпалила: