Бандит вопросительно посмотрел на моего жениха, тот кивнул, и мужчина, спрятав револьвер, ногой замел осколки в угол, подобрал вазу с печеньем и удалился, хлопнув дверью.
— Но он, — я ткнула пальцем в оставшегося дэра Розталя.
— Работает на корону, — пояснил дядя, — а тот, который уронил поднос, работает на твоего жениха.
— А-а-а, — выдала я, буквально падая обратно на стул.
— Дорогая, — закудахтал дэр Розталь, осторожно приближаясь к столу маленькими шажками, — вы решили, что мы враги? Что причиним вам вред?
— Я должна была думать иначе, увидев вас в этом доме? Или мне должно было прийти озарение свыше, что меня привезли к жениху? — выпалила я, ощущая, как в груди печет от гнева.
— Прости, — мужская ладонь накрыла мою руку, сжала, — я отдал распоряжение ничего тебе не говорить. Мы должны были проверить… — он осекся и не стал продолжать.
А я вспомнила череп, трех мертвецов и с горечью кивнула, высвобождая руку. Мне тоже нужно будет многое проверить, прежде чем начать доверять тебе, Леон.
Мы молчали, точно заговорщики, связанные и в то же время разделенные тайной.
Если я в доме жениха, значит, дневник здесь. Что же… одной головной болью меньше. Я потерла виски, сдержала зевок. Дэр Розталь тихо обсуждал с Леоном завтрашний день. Билеты на пароход, мои вещи из пансиона, возвращение какого-то Чарнеца с докладом, а я смотрела на них и ощущала себя глупой овцой, которую первый раз выпустили из загона, и она рванула на поле, считая себя свободной и не замечая пастуха, едущего следом.
Жизнь, которую я счастливо наблюдала из окна кареты или из окна бальной залы, жизнь, которую знала по рассказам девочек из пансиона, по сплетням слуг и романам, вдруг оказалась другой. В ней было поровну хорошего и плохого, нет, все же хорошего больше. И если глупая овца желала стать по-настоящему свободной, ей следовало отрастить зубы, когти и поумнеть. Уроки взрослых, казавшиеся раньше занудной истиной, вдруг обрели новый смысл. Наверное, для того чтобы их понять, следовало окунуться в жизнь с головой.
— А вот и чай, — радостно потер ладони «проснувшийся» дядя. Отобрал поднос у бандита, расставил чашки, налил чай, многозначительно переглянулся с дэром Розталем и вышел с ним за дверь.
То, чего я боялась, свершилось — мы с Леоном остались одни.
— Чтобы ты знала, я тебе не виню, — тихо проговорил мужчина. Я упорно смотрела в чашку с чаем. За прошлые дни случилось столь многое, за что меня стоило не винить, что я терялась, простили ли меня скопом или по отдельности. И больше всего вызывал затруднение вопрос, как вести себя с женихом: кидаться с обвинениями, уходить в оборону или пытаться вести переговоры.