– Это… – Томасу Риду пришлось сделать глубокий вдох. Он всегда считал, что недостаточно хорош для семьи Анимант и что мнение ее отца наверняка никогда не изменится.
Возможно, потому что он судил по своему отцу, который после стольких лет все еще не простил его за то, что он не стал мясником и вместо этого строил академическую карьеру. Как он мог так ошибаться?
– Я не могу так просто написать ей, – выдавил он, и волна вины сбила его с ног. Он позволил Анимант уехать, полагая, что чрезвычайно мудр и все понимает, а теперь должен признать, что был неправ.
– Конечно, можете, – парировал Генри. – И, если вы этого не сделаете, я клянусь, что буду приходить сюда каждый день и наседать на вас до тех пор, пока вы не сделаете это, – прорычал он, демонстрируя такой неистовый гнев, который могли испытывать только старшие братья. – Если Анимант продолжит выплакивать из-за вас все глаза, хотя ваши чувства взаимны, я изменю свое хорошего мнение о вашей персоне, мистер Рид! – ожесточенно добавил он, демонстративно зажав книгу под мышкой и окинув библиотекаря таким убийственным взглядом, что Томаса Рида пробрала холодная дрожь. – Увидимся завтра, – молодой человек закончил угрожать и пошел обратно к своему столу, на котором стопкой лежали учебники.
Остаток дня Томас Рид провел словно в трансе. Снова и снова он проигрывал в своей голове разговор с Генри Крамбом и просто не мог понять, как мог так ошибаться.
Он намеренно причинил боль Анимант Крамб, выгнал ее, чтобы уберечь от бессмысленной боли, только чтобы сейчас выяснить, что именно на это он и обрек ее.
Только вечером, когда он, до смерти измученный, улегся в постель и почувствовал под собой холодные простыни, до него дошло, что все это значит. Каждую ночь, когда он, уставший, предавался мечтам, желая, чтобы Анимант была здесь, смеялась в гостиной, читала на диване, спала в его объятиях, это были не более чем мучительные желания, которые никогда не исполнятся.
Но теперь он знал, что сам встал у себя на пути. Все это могло стать реальностью.
Чувство вины и боль разлуки вынудили его вновь встать с постели, хотя усталость замедляла его движения. Он встряхнулся, похлопал по щекам ладонями, чтобы прогнать сонливость, и, пройдя обратно в гостиную, зажег лампу, которая всегда стояла на его столе.
Бесконечное количество слов проносились в его голове при мыслях о написании письма, но все же он не знал, как начать. Он сел за стол, чтобы взять в руки бумагу и перьевую ручку, и снова встал, беспокойно шагая по комнате.
«Любимая Анимант», – начал он и почувствовал, как усиливается чувство вины, как оно сильнее сдавливает грудную клетку, угрожая задушить его.