В картонной миске, заклеенной сверху фольгой, обнаружился суп: довольно вкусный, обычный суп из столовой, где кормили рекрутов. Еще горячий! На второе были подогретые спагетти с соусом и кусочками мяса – в другой миске. В третьей – зеленый горошек, а в бумажном стаканчике – бурда, которую почему-то называли кофе. В салфетки завернуты три кусочка хлеба.
Обед был сытный. Появилась мысль, что в изоляторе не так уж плохо. Можно посидеть тут пару-тройку дней, если только без трибунала да с подушкой и одеялом. Тогда и гудение лампы не замечалось бы… наверное…
– Встать! – Голос капрала вырвал Андрея из раздумий. – К стене!
Снова легкий ожог напомнил Ливадову о его положении, но он не собирался чудить и стоял у стены, пока рядовой забирал картон и бумагу с его матраса.
– Мы уходим! Ты досчитываешь до десяти!
– Разрешите обратиться, сэр!
Андрей сделал попытку выяснить свое ближайшее будущее. Сколько сидеть в изоляторе под гудящей лампой? Хотя бы это узнать!
– Не разрешаю.
Капрал, чье имя и фамилия остались неизвестны, и рядовой Ротс покинули камеру Андрея.
– …восемь, девять, десять, – досчитал он.
Вздохнув, Ливадов вернулся к бетонному кубу-лежаку. Свернул матрас с одного края, чтобы сделать подобие подушки, и завалился сверху. Сложил руки на груди, вжал голову в плечи – так не столь зябко – и бездумно уставился на потолок. Впрочем, с таким же успехом можно смотреть и на стены.
Время текло медленно, Андрей не заметил, как задремал.
Проснулся.
– Сколько я продрых? – спросил Ливадов пустоту и ничего не услышал в ответ. Он не знал, день сейчас или ночь. Который час? Единственным способом отсчета времени будут визиты тюремщиков с новой порцией кормежки.
Андрей встал, походил взад-вперед. Снова лег, поднялся. Побродил по камере. Сел, лег, заснул и проснулся. С тоской посмотрел на потолок и гудящую лампу. Не выключается никогда. Чертова лампа сводит с ума! Скоро он снимет ботинок и попытается ее разбить. Плевать на наказание за поврежденное имущество корпуса морской пехоты – лишь бы вырубить лампу! Хоть на несколько часов… Андрей мечтал о сне в темноте и тишине.
– Твари, – вырвалось у него.
Ливадов оскалился, чтоб разразиться чередой ругательств – это немногое, что он мог сделать, – и замер, услышав за дверью звуки.
– Рекрут Ливадов! К стене! Глаза в пол!
Андрей подчинился, глупо сейчас ерепениться. Замерев у стены, покосился на дверь, прежде чем опустить взор к полу. Вошедшие тюремщики – другие. Двое вошли в камеру, сержант и капрал, с белыми портупеями, в кобуре у каждого пистолет. Кто-то еще остался снаружи.