— Глядишь? — спрашивал Добрыня сонным голосом, он подремывал в седле.
— Поглядываю, — отвечал Муромец.
— Не видать? снова спрашивал Добрыня.
— Не видно, — отвечал Илья, — только холмы раскатистые.
— Угу, еще ниже склонял голову товарищ, — угу… хорошо.
Кони размеренно вышагивали по бездорожью. Колдовал шмель над самым ухом, на курганах сидели плечистые орлы, будто бы в кольчугах, наплывали заросли пастушьей сумки. иногда мелькало гнездо жаворонка в отпечатке копыта. Тысячи огненнокрылых кузнечиков с сухим треском сыпались на травы.
— Никогда б не видеть поганых, — бурчал Добрыня, — спали бы мы спокойно… Кости бы попарить сейчас…
Илейка не отозвался. Он с надеждой вглядывался в горизонт, ждал — вот-вот заклубится пыль, и наперерез ему с гиканьем и свистом поскачет она — последняя поляница приднепровских степей. И пусть бы с обнаженной саблей понеслась на него, только бы увидеть её… Становилось страшно, когда Илья оглядывал бескрайний простор. Утонет в нём Синегорка, как маленький цветной камешек в море, исчезнет в мареве. Да и впрямь ли она есть? Не призрак ли то был? Не колдовство ли? И может, нет нигде Синегорки, может, обратилась в один из этих цветков и пьет по ночам холодную росу… Увядают его лепестки, ветер рвёт из самого сердца серебристое семя и несет его по свету. Семя повторит цветок, но Синегорки не будет. Он должен увидеть ее, она здесь, повсюду — в цветке, в пышном кусте боярышника, в этой птице, висящей над головой. И во всю силу легких, во всю силу своей безрассудной любви Илья вдруг крикнул, запрокинув голову:
— Сине-е-горушка!
Добрыня подхватился, долго непонимающе смотрел на него:
— Чего ты? Ровно тур по весне…
— А? — переспросил Ильи другим, грозным голосом и тут же добавил: — Никого… чистое поле.
Стало еще страшное оттого, что степь не Муромские звонкие леса: она равнодушно проглотила его призыв, не отозвалась даже эхом.
— И впрямь чисто, — подтвердил Добрыня и оглядел горизонт, — ни одного тебе печенега…
Но он недоговорил:
— Гляди!
Посмотрев в указанном направлении, Илья увидел одинокого всадника. Не раздумывая, хлестнул коня и поскакал — его манила надежда.
Всадник повернул назад и помчался во всю прыть. Началась погоня. Расстояние быстро сокращалось; конь не хотел бежать против солнца и все сбивался в сторону. Тогда всадник резко повернул к западу. Из рук его что-то выпало и хряснуло о землю. Будто бы окровавленная голова мелькнула в траве.
— Свой! Свой! — крикнул Добрыня и ругнулся крепко.
— Гей, гей! — закричал Илья. — Остановись! Но тот продолжал скакать.