— Что, духовный пастырь, не докричался до своего папы римского? Не услышит, поди! Только господь услышать может в этом порубе, да не тебя, чертова латинянина, крамольника и растлителя невинных душ!
Епискуп даже задрожал, стал заикаться — ему так редко представлялась возможность ругать князя в глаза:
— Не тебя ли вижу, князь тьмы, во образе, подходящем для тебя?! — перекрестился Рейнберн. — Или это ты, мерзостный еретик, продавший душу дьяволу и блудящий в доме Христа?
— Я, пастырь, — отвечал, смеясь, Владимир, — я — великий князь руссов!
— Князь тьмы! Отойди, сатана! — завопил Рейнберн. — Господи, прости меня грешного…
— Нет тебе прощения от бога! Думал ты подчинить нас твоему папе и польскому Болеславу? Сына моего в крамолу и непокорство вогнал, дружину подкупал, подстрекая изменить своему князю! Не пастырь ты духовный, а подлый прелагатай врагов православия и земли нашей! Сгинешь здесь, а света не увидишь, как забытая репа…
— Тьфу! — плюнул под ноги князю Рейнберн. — И что ты можешь хулить — сам хула господу в сутах сатаны! Ввергнет тебя господь в самое пекло, черти начнут тебя истязать, заставят жевать раскаленную кочергу и сковороду горячую лизать.
Рейнберн потянулся к лицу князя, но зацепился и упал.
— Совсем из ума выигрался, — бросил великий князь и подошел к Илейке, два угра стали у него за спиной бесчувственными идолами. Илейка даже зажмурился от яркого света.
— А вот и другой сильномогучий! — послышался ровный голос Владимира. — Вот он, которому я дважды прощал оскорбления священной особы великого князя. Он поносил меня последними словами, как иноверец. Что, Муромец, не сладко тебе здесь, в медвежьем логове? Просить милости станешь, крамольник?
— Не стану, — глухо сказал Илейка.
— И плаха тебе не страшна? — продолжал все тем же ровным голосом Владимир.
— Не страшна, — как эхо, отозвался Илейка.
— Ну, коли не страшна — останешься здесь до окончания дней твоих. Так-то, без пролития крови будет по-божьему. Эх, добрый молодец! Мог бы мне верным слугою быть. Храбрый ты витязь, слава о тебе идет по земле нашей и в других странах. Уж не епискуп ли колобрежский вверг тебя в обман и искушение? Отступись от крамолы своей, здравицу князю провозгласи! Получишь прощение наше и станешь большим воеводой. Воеводою быть — без меда не жить.
— Нет, князь, — сразу же отозвался Илейка, — бесконный и в Царе-городе пеш. Не по мне воеводство.
— Вот гордыня, дьявольский дух! Смирись и будешь прощен — хоть времена шатки, да власть крепка и будет крепчать до веку.
— Одного лишь прощения жду на краю могилы у земли моей, — твердо ответил Муромец.