— Микула! — закричал Илейка, поднявшись на ноги и продолжая бежать за конем степняка. Не отпуская руки, печенег обернулся, а Илейка кубарем под копыта лошади. Раз! — полоснул мечом по сухожилиям, и снова его оглушило дикое ржание, отшвырнуло в сторону. Пока перерезал аркан, печенег стоял уже на ногах. Он бросил копье, и оно просвистело над головой… Сошлись! Скрестил в поединке меч с саблей. Кочевник молчал, только глаза его еще больше сузились и обнажились зубы, мелкие, как у щуки. Он наступал, сабля так и играла в руке. Но вдруг споткнулся и упал на острие меча…
Илейка долго не мог отдышаться, все тело ломило, и не понять было, чья кровь на рубахе — своя или вражеская. Собрал оружие: две сабли, не таких, как у него, но все-таки красивых и легких, два щита, копья-сулицы и луки со стрелами. Илейка подозвал коня, кое-как успокоил, поцеловал в морду. Дрожали руки то ли от чрезмерного напряжения, то ли еще от чего. Никак не мог остановить этой дрожи. Вездесущее воронье уже кружилось над ним… Что же, над заснеженным витязем тоже кружился ворон, но витязь был светел, прекрасен ликом.
Съехал Илья к реке, замыл ссадины на лице, прополоскал рубаху, мокрую надел на разгоряченное тело. Медленно повел в повод коня.
Целый день шел берегом Оки, а под вечер, когда закраснело горнило заката и будто раскаленные угольки затеплились по деревьям, переплыл Прошо. Показались валы и срубные стены Рязани, усаженные березами с черными деревушками грачиных гнезд. Даль задернулась шитым-бранным пологом звезд. Последнее стадо возвращалось с пастбища, и Илейка протиснулся между ревущими коровами. Вратники подозрительно оглядели его.
— Откуда идешь?
— Из Карачарова, — ответил Илейка, обрадованный тем, что хоть одну ночь проведет под крышей.
— Где это? — снова спросил, нахмурившись, вратник, потянув за собой створку ворот с намалеванным знаком города — сокол в княжеском венце.
— А под Муромом.
— Куда идешь?
— В стольный Киев.
— Через Смоленск надо, — вмешался второй вратник, задвигая ржавый засов наподобие огромной железной палицы, — все дороги печенегами заложены.
— Пробьюсь…
Т— вое дело… В лесах еще и Соловей балует.
— Кто этот Соловей? — насторожился Илейка.
— А птица такая махонькая… Аль не слыхал? — с издевкой в голосе спросил первый. — Нежно этак выводит: тю-тю-тю… ля-ля-ля.
— А то еще ребятушки в лесу: Бык, Сундук и Букашка. Проваливай, чего рот раскрыл? — не вытерпел наконец вратник, зло косясь на Илейку. — Проходи!
Сумерки стекали с неба беззвучными струйками, из-за каменной громады Благовещенского собора месяц глядел тонкой сухой кромкой. Город отходил ко сну, тонул, терялся во мраке. Кое-где только мигал огонек блистаницы, повсюду гремели замки, скрипели ворота, заливисто взбрехнула собака, просвистел свою вековечную песню перепел, и призрачными тенями замелькали летучие мыши. Мальчик осторожно нес горнец с углями, слабый свет озарял его широко раскрытые задумчивые глаза.