— Отпустите Илейку! Ты, рожа! Носом просо клевал! Отпустите Илейку нашего!
— Не подходи, огрею! Так огрею — шкура лопнет, — рычал седобородый. — Хоть бы вас рогатые ухватили да в тартары!
Так и шли, пока не оказались перед воротами боярского двора. Илейку втолкнули в калитку. Здесь он никогда не был и потому оробел. Еще бы не оробеть! Под ногами гладкие дорожки, постройки тяжелые, с дубовой дранкой на кровле, осанистые, как купцы из града Мурома, а изба статная, оплетена по карнизу резным деревом. Чистота кругом завидная. А вот и конюшня. Над дверью медвежья голова — против козней домового. Но почему вокруг так много народу? Чего они пялят на него глаза? Все холопы да девки дворовые одеты тепло, во взглядах — нескрываемые ухмылки и ожидание. Что за погляделки?.. Мальчишки остались за воротами… Одиноко… жутко. В горле пересохло. Илейка судорожно глотнул слюну, пригладил волосы. Все согнулись в поясницах — вышел боярин Шарап. Илейка узнал его. Высокий, лицо, как скобелью вытесано, гладкое. Вышел на крыльцо голый до пояса. Уцепился здоровенными ручищами в перила, сквозь балясины далеко торчали загнутые носки его желтых сафьяновых сапог.
— Привели? — спросил негромко, кутаясь в медвежью шубу, угодливо наброшенную на него холопами.
— Привели, боярин. Ивана с бугра сын, гнусный разбойник; это он сбил шапку с Ратко и кричал: «Не гордись боярским родом своим».
— Кричал? — перегнулся Шарап через точеные перила, и Илейке показалось, что горячее дыхание его обожгло лицо.
— Ответствуй! Ответствуй! — не вынимая изо рта ремешка, зашипел красноносый, а другой ловким движением подбил ноги Ильи, и тот бухнулся на колени.
— Кричал? — повторил боярин.
Лупоглазый, большеротый, он походил на жабу.
— Н-не-е… — протянул сбитый с толку Илейка.
— Как нет?! Как нет?! Ах ты, ноздря! Кричал, светлый боярин! Клянусь Даждь-богом! Кричал: «Нужно истребить боярский род до самого корня», — и отпрыска твоего маленького тоже извести собирался, — бубнил седобородый. — Потом бил Ратко по шапке и хоронил ее в земле, сказавши: «Сначала шапки, а потом и самих захороним». Известно, холопье слово, что рогатина.
— Ах ты, щенок коростливый! — ужаснулся Шарап, побелел от злости. — Кричал такое?
— Нет, не кричал, — замотал головой Илейка.
— А хоть и не кричал? Мог бы кричать! Знаю вас, смердячье племя. Все от мала до велика норовите боярское горло горбушей[4] перехватить. Доберусь до вас, погодите! — повышая голос так, чтобы слышали дворовые, стучал кулаком боярин. — Все у моего стремени стоять будете! Холопами станете, зерно мое тереть будете, а есть полову!