Один из них упал на землю и катался по ней в бессильной ярости, давил телом, бил кулаками крылатую шумящую смерть. Волосы его разлохматились, лопнула на спине рубаха, как от удара кнутом. «Перуне! Перуне! — кричал он, — Порази их своим костылем, испепели их огненным дыхом! Бедные мы! Сирые мы!» Женщина вперила вдаль бессмысленные, широко открытые глаза, стояла, переминаясь с ноги на ногу. Губы ее шептали то ли молитву, то ли брань. Сытые жирные насекомые хлопали по увядшим щекам, по груди и шее, но женщина ничего не замечала. Илейка понял: она шептала имена тех, кто остался в избе, имена детей. Что теперь ждало их? Шарахнулся в сторону конь. Стало жутко. Медленная голодная смерть, когда западают глаза, вспухают животы и тело светится, что ярый воск, и в пустой, ставшей необычайно просторной избе наступает томительная тишина, пока не вползут ящерицы и не устроят там свои гнезда, и жизнь уйдет оттуда, где еще вчера играли дети, где они еще вчера шептали на ночь друг другу страшные сказки. Что в них, в этих сказках? Из каких далеких времен пришли они? И уже завтра сказки обновятся новыми подробностями, когда застучат по столам ложками голодные дети. Илейка увидел молодого парня в пестрядинной рубахе до колен, хлеставшего хворостиною по земле. Парень тяжело дышал, но не переставал избивать насекомых, давить их голыми пятками. Он делал это с таким усердием, словно действительно мог уничтожить весь этот воющий мир. «Вот вам! Вот вам!» — приговаривал.
Влетел в самую гущу саранчи Илейка — сразу стало темно, и живой град осыпал его. Рука сама закружила в воздухе. Смутные глянули деревья, избы — все ветхое, кособокое; мелькнули суетящиеся, как на пожаре, люди. Потом все завихрилось, понеслось стремительно. Лезвие стало зеленым, отвратительно липким. И чем это была не битва? Сколько так продолжалось — Илейка не знал. Смерды смотрели, как неведомый витязь поднимал над собой тучу саранчи и кружился с конем, будто подхваченный столбовыми ветрами.
Совсем обессилел уже Илейка: борьба была слишком неравной, горло пересохло, время от времени из него вылетали хриплые звуки. И тут произошло чудо. Рванул ветер. Сначала он пробежал легкими прыжками, и остатки листвы на деревьях пролепетали что-то невнятное, затем вдруг рванул так, что передернуло судорогой поверхность маленького пруда, заиграл, закружил, понес тучи едкой пыли прямо на хвостатое чудище. Саранча начала подниматься над землей, сдуваемая мощным напором, — будто не один, а тысячи витязей обрушились на нее. Ветер дул все сильнее, наметывая на посевы сухую пыль. Радостным криком огласился дол, когда поднялось наконец проклятое чудище. Тяжелое сытое брюхо его все еще тяготело к земле, то хвост, то голова опускались, но ветер дул всё яростней. Затем чудище обратилось в бесформенную тучу, повисело некоторое время над Илейкой и вдруг со свистом понеслось на север. Только кое-где в лощинах шевелилась еще земля — так долго дымятся после пожара развалины.