В эту минуту я представляю себе, что вдруг вот сейчас дядя Вадик начнет расти, разбухать как на дрожжах, и вот он уже сравнялся с тетей Валей, вот немного перерос ее, вот коснулся головой потолка и как крикнет: «А ну, кто тут самый-самый высокий — выходи! Я тебя на одну руку посажу, а другой прихлопну! Ура! Ура!»
Вообще воображение у меня очень сильное — я могу представить (и часто представляю) все что угодно. Моя ученая мама очень гордится моим воображением и говорит, что его надо развивать и тренировать постоянно. «Учись мыслить образами… — почти каждый день говорит мне мама. — Образное мышление — сущность искусства!» После этих маминых слов я, конечно, стараюсь вовсю.
За входной дверью кто-то серебристо позвякивает ключами — конечно же, это Юрий Николаевич! Рассеянный, прямой, как бамбуковое удилище, мамин друг, художник Юрий Николаевич.
Не знаю, когда я полюбил Юрия Николаевича, но, наверное, в тот день, когда мы оклеивали нашу комнату розовыми обоями. Мама непременно хотела розовые обои в крапинку. Она сказала, что такие обои успокаивают нервы. На полу стояло сытно пахнущее крахмалом ведро с клейстером, лежали длинные, скользко отсвечивающие клеем полоски обоев.
Юрий Николаевич стоял на лестнице и аккуратно прилаживал к стене полоску. Мама держала наготове другую. Я от нечего делать (намазывать мне не доверяли) рассматривал газеты, наклеенные еще раньше на стену. Почти все газеты перевернуты вверх ногами, и теперь было похоже, что они напечатаны на каком-то тарабарском языке.
«Взять, что ли, кисть с клеем и обмакнуть ее в ведро? Или выклеить большой конверт? Но зачем мне конверт, что я положу в него, куда пошлю?..» — скучно думал я, поглядывая на смеющиеся лица мамы и Юрия Николаевича.
— Что-то я очень-очень проголодался! — сказал Юрий Николаевич, и у него под подбородком прыгнул вверх-вниз кадык. Из-за кадыка шея Юрия Николаевича была очень похожа на березу с деревянным грибом, которую я видел в лесу. Я засмеялся и решил накормить Юрия Николаевича.
На кухне я быстро достал из кастрюли яйцо. На мою удачу, газ на плите горел. Я схватил сковородку, кинул на нее холодный кусок масла и, дождавшись, пока сильно разогреется, взял и раскокал над ней яйцо. Расплылось яйцо, и выплыл из него красавец желток, полированный белок довольно растекся по маслу и стал попыхивать и выгибаться в бугорки. Я отрезал самый большой ломоть черного хлеба, круто посолил и намазал для пущего смака хреном и горчицей. Яичница между тем была уже готова и слегка дымила. Я вытряхнул ее на ломоть, подумал и добавил мелко нарезанного лука и перца. Теперь можно было подавать.