Одна была предназначена для аристократов. Там были удобные кресла, в которых сидели элегантно одетые люди, а поверх бронестекла переливалась всеми цветами радуги пленка силового поля, поддерживаемого несколькими магами сразу.
Вторая трибуна была больше и предназначалась для плебса. Вместо кресел там были скамьи, бронестекло было мутным, а силовое поле попросту отсутствовало, ибо зачем тратить столь ценный магический ресурс на тех, кого старый князь называл народом?
Тем не менее, эта трибуна была заполнена до отказа. Наверное, с них еще и денег за билеты попросили, ведь не каждый день обычный человек может увидеть, как высшая каста макивары магическими талантами шарашит.
Ломтев прошел по коридору, поднялся на два лестничных пролета, сделал еще пару десятков шагов, и перед ним распахнулась дверь, ведущая к испытанию силы.
Ломтев шагнул за порог, за которым должна была решиться его дальнейшая судьба. До него доносился шум толпы, приглушенные разговоры с трибуны знати, свист и улюлюканье с трибуны плебса, и, разумеется, многие снимали видео.
Ломтев дошел до середины поля.
Сгоревшие манекены уже заменили на новые, и до них было метров тридцать. Ломтев остановился, угрюмо глядя перед собой.
Голос из громкоговорителя объявил его фамилию и цель его визита. С трибуны простолюдинов заулюлюкали еще громче.
Может, нормальных людей такие зрелища вообще не привлекают?
Ломтев перевел взгляд на трибуна аристократов и сразу же увидел сыночка. Тот сидел в центральной ложе и о чем-то весело переговаривался с довольно миловидной дамой в коктейльном платье.
Жена? Любовница?
Какая, в сущности, разница?
Распорядитель испытания закончил вступительную речь и дозволил Ломтеву начинать.
Ломтев посмотрел на человекоподобные мишени.
Их было двенадцать, пластиковые, на вид довольно прочные. Ломтев пожелал им всего плохого, но они продолжали стоять.
У переднего ряда мишеней даже были нарисованы лица, и Ломтеву показалось, что они улыбаются.
Довольно противно, почти как люди.
Волнение ушло, пришла обреченность.
Сила не проявлялась.
Ломтев продолжал стоять, под свистом и насмешками толпы.
– Уходи, старик! – кричали ему, и он уже не разбирал, с какой трибуны. – Твое время прошло! Сдавайся!
Ломтев стоял и смотрел перед собой, чувствуя, как внутри него поднимается гнев.
Меня! Как мальчишку! Перед толпой! Князя!
Ломтев понял, что это был не его гнев.
Это был гнев старого князя, для которого ситуация с испытанием была унизительна в принципе. И вдвойне унизительна от того, что он это испытание, кажется, проваливал.
Но вместе с гневом внутри Ломтева поднималась сила. И если гнев принадлежал старому князю, то сила была его собственной.