— Здравствуй, — тихо сказала она, кладя руку ему на пах. — Ты по мне скучал.
* * *
Полиция не скрывала, что рассматривает исчезновение Райана Блумберга как очевидное самоубийство. Не только потому, что на это указывали все обстоятельства и находки, но также потому, что друзья и семья Райана рассказывали: он был вне себя, когда от него ушла Эстер, и у него появлялись мысли о самоубийстве. Теория о том, что с жизнью он расстался сам, лишь подкреплялась тем фактом, что недавно у него появился пистолет «Хеклер и Кох» и что он решил совершить самоубийство неподалеку оттуда, где вместе со своим новым возлюбленным Оддом Римменом жила Эстер.
В то самое воскресенье Эстер была в Лондоне и домой вернулась поздно, но Одд Риммен был дома и рассказал полиции, что видел припаркованный на улице перед домом «пежо» и предположил, что сидящий в машине мужчина кого-то ждет. Это совпадало с данными, полученными в результате отслеживания мобильного телефона, — по словам полицейских, с их помощью они узнали, где Райан Блумберг был и когда. По сигналам, которые местные вышки сотовой связи принимали от мобильного, они видели, что Райан, то есть телефон, ранним утром выехал из Парижа на запад, несколько часов пробыл у дома Одда Риммена, а последний сигнал принят неподалеку от утеса Велле.
Деятельность полиции в связи с исчезновением в основном ограничилась краткими и активными поисками, а с учетом сильных течений в этом районе никто не удивился, что тело не нашли.
После временных колебаний Эстер решила не ездить на похороны в Лондон, поскольку это явно могло оскорбить друзей и родственников Райана, считавших ее виновной в его смерти. Она сообщила семье Блумберг об этом и о том, что придет на могилу Райана позже.
Одд Риммен писал по-новому пылко. И любил тоже по-новому пылко.
— Давай отметим этот чудесный день бокальчиком, — мог сказать он, пока солнце садилось красно-оранжево-розовым закатом.
Спускался в подвал и приносил пыльную бутылку сидра. Тогда, бывало, он подходил к маленькой, отслужившей свое дровяной печи, спрятанной в тесном уголке, открывал дверцу, просовывал руку и ощупывал холодную сталь «Хеклера и Коха», проводя кончиком пальца по цифрам на стволе.
* * *
— Я беременна, — сказала Эстер.
Стоя у окна на кухне с яблоком в руке, она смотрела на Бискайский залив, тревожное черно-серое небо над которым и одетые в белые рубашки волны знали: вот-вот начнется метель.
Одд отложил ручку. Он писал с самого утра, он на несколько недель сорвал сроки, но главное, он снова писал. И писал хорошо. На самом деле чертовски хорошо.