— Не можешь — не берись, пусть другие лечат! — упрямо бросает Евсеев и отворачивает лицо к стене.
Время терять нельзя. И после мучительных раздумий Рубцова идет к начальнику отделения Н. В. Белецкой, организует консультацию профессора М. С. Знаменского.
Беден арсенал медицинских средств. Антисептические растворы, витамины, стрептоцид и усиленное питание — вот все, что можно применить. «Бесполезно, погибнет», — бьется в сознании беспокойная мысль. Но, чудо! К концу недели опухоль на ноге Евсеева стала заметно спадать, уменьшилась синюшность. Раненый и сам чувствует, что потихоньку выкарабкивается из цепких лап смерти.
— Спасибо, доктор! — говорит он Рубцовой после очередного обхода. — Да я за эту ногу десяток фашистских гадов уложу!
Напряженны будни госпиталя. Особенно трудны ночи, когда с эвакопункта раздается тревожный звонок, предупреждающий о прибытии эшелона с фронта. В госпиталь прямо ночью вызывают сотрудников, в приемное отделение перетаскивают носилки, в помещениях производится генеральная уборка, заправляются чистым бельем постели, пополняются медикаменты, стерилизуются хирургические инструменты и перевязочный материал.
И вот начинают прибывать машины, полуторки и трехтонки, с побывавшими в самом пекле бойцами. Они измучены долгой дорогой, истощены, повязки, нередко наложенные еще семь-восемь суток назад, бурые от запекшейся крови. Десятка полтора машин выстраивается на улицах перед госпиталем. Выгрузкой раненых занят весь персонал госпиталя. И среди всех выделяется высоким ростом Александр Михайлович Соснин. Он быстр в движениях, немногословен, но врачи, сестры, санитары, работники хозяйственной службы выполняют его приказания стремительно и точно.
Приглушенные и громкие стоны раненых, спокойные, ласковые голоса сестер, шум машин, крики команд, отчаянные возгласы — все сливается в характерный и ни с чем не сравнимый госпитальный гул. Да, прием раненых — самый трудный рабочий день. Когда раненые осмотрены, накормлены, размещены по палатам, врачи и сестры от усталости буквально валятся с ног, и только начальник госпиталя кажется таким же спокойным и неутомимым. Но как бы ни уставала Евгения Григорьевна, а придя домой, непременно сядет за дневник. Вся в мыслях о муже, на страницах тетрадки поведет разговор с ним. Вот уже месяц они в Перми, а от Федора Дмитриевича никаких вестей. От недобрых предчувствий и тоски сжимается сердце.
Нашими войсками оставлены города Гомель, Чернигов, Киев… Напряженная тишина в госпитальных палатах, угрюмые лица раненых, среди которых много украинцев. Под Харьковом родина Рубцовой. Там брат, сестра, тетя… И Федор где-то в той стороне. Почему же не пишет он? Прав Адамсон, нельзя предаваться унынию, держаться нужно. Да и не только самой держаться, надо еще и раненых хоть на короткое время отвлечь от тяжелых дум, подбодрить.