— Мне кажется, это всегда жест отчаяния. — Тема разговора уставшему после пятичасового сидения за рулем Лунину казалась довольно странной, но он решил по мере сил поддерживать беседу, надеясь затем перейти к тем вопросам, которые представляли для него больший интерес.
— Отчаяние отчаянию рознь, — возразил Иван Андреевич, — большей частью оно, конечно, от слабости человеческой. Чуть судьба на излом прихватила, проверить решила, так человек сам и готов пополам переломиться, а так нельзя, неправильно это. Недостойно звания человеческого.
Сделав небольшой глоток, Короленко поставил бокал на стол и откинулся на спинку кресла. В темноте его голос показался Лунину особенно пронзительным, казалось, что затронутая тема имеет для писателя какое-то важное значение, но какое именно, пока ему было непонятно.
— Но ведь бывает и так, — продолжил писатель, — что для того, чтобы продолжать жить, человек должен вынести страдания, не важно какие, физические или моральные, которые обычный человек, не слабак, не тряпка, но и не герой, вынести не может. Может быть такое?
Под пристальным взглядом блестящих в темноте глаз Илье ничего не оставалось делать, как утвердительно кивнуть.
— А раз может, — удовлетворенно кивнул ему в ответ Короленко, — не кажется ли вам чрезмерно жестоким, я бы даже сказал, бесчеловечным требовать от простых людей быть героями только ради того, чтобы они заслужили прощение?
— Должен ли быть человечным тот, кто человеком не является? — Слова сорвались с языка Лунина, прежде чем он сам понял смысл заданного им вопроса.
Несколько мгновений Иван Андреевич пристально буравил взглядом Илью, затем вновь потянулся к бокалу с коньяком.
— Я начинаю жалеть, что отец Сергий так рано уехал. Он определенно оценил бы простоту и вместе с тем изящество вашей формулировки.
Илья смущенно заерзал в кресле и, наконец, не утерпел:
— Иван Андреевич, а ведь я к вам по делу приехал.
— Неужели? — притворно удивился Короленко. — Хотя, чего ж там. Кто потащится в такую даль, чтобы просто так навестить старого больного старика?
— Что с вами, Иван Андреевич? Если честно, вы сильно изменились.
— И не сказать, что помолодел, — усмехнулся писатель, — не берите в голову. Так, вылезли всякие болячки, но, думаю, некоторое время еще поживу.
— А почему вы один? Где ваши франкоговорящие овчарки? Да и Фадея я что-то не вижу.
— Фадея я спать отправил, чтобы под ногами не мешался. Он ведь нехристь у меня. В детстве не окрестили, а как вырос, так и сам не захотел. Отец Сергий уж и так его склонял, и этак, да все равно ничего не вышло. Так что я теперь стараюсь, чтоб они меньше друг друга видели.