Вторгшаяся в кабинет Светочка проигнорировала возмущенно-вопросительный взгляд шефа и, выставив перед собой трубку городского телефона, стремительно пересекла пространство, отделяющее письменный стол Хованского от двери.
— У нас в Засольске массовое помешательство. — Она положила трубку на стол прямо перед Хованским. — Они Лунина собрались арестовывать. Говорят, за убийство.
— Светик, — Дмитрий Романович облегченно откинулся на спинку кресла и взглянул на секретаршу с покровительственной улыбкой, — когда ты так врываешься, я всякий раз думаю, что что-то случилось.
— То есть у вас лучшего сотрудника арестовывают, а вы полагаете, этого мало? — Светочка схватила со стола телефон и сунула его Хованскому в руку. — Вы послушайте, что они там несут.
— Во-первых, — улыбка на лице Хованского сделалась менее дружелюбной, — Лунин не может быть в Засольске, я его туда не посылал, во-вторых, следователей так просто не арестовывают, во всяком случае, без моего согласия.
— А в-третьих — поднесите телефон к уху, и узнаете много интересного и про «во-первых», и про «во-вторых», — бесцеремонно перебила шефа секретарша.
Дмитрий Романович обреченно вздохнул. Он знал, что спорить со Светочкой, особенно когда она настроена столь решительно, не имеет никакого смысла.
— Хованский. Я с кем говорю? — рявкнул он в трубку. — Лебедев? Ну давай, Лебедев, повествуй, что у вас там за горе.
После каждой произнесенной невидимым Лебедевым фразы лицо генерал-майора приобретало все более угрюмое выражение, пока окончательно не пришло в состояние готовности к метанию грома, молний и поднимающих бодрость духа у подчиненных непечатных выражений.
— Лебедев, ты идиот? — Очевидно, ответ уже был заложен в самом вопросе, так как, не дав возможности собеседнику высказаться, Хованский продолжил: — Ты сам себя сейчас слышал? Дай трубку Лунину. Почему он не может взять? Ах, пристегнут! Так отстегни!
В разговоре образовалась небольшая, очевидно технического характера, пауза.
— Сейчас разберемся.
Дмитрий Романович многозначительно подмигнул Светочке, давая понять, что ему, как опытному руководителю, по силам разрулить любую, даже столь необычную на первый взгляд ситуацию.
— Илюша, — оживился Хованский, услышав наконец в трубке голос подчиненного, — вот скажи мне, только честно, ты идиот?
Дмитрий Романович, отдавший службе в органах следствия без малого четыре десятка лет, точнее, успешно обменявший эти годы на генеральское звание, просторный кабинет и ряд других преимуществ, автоматически прилагавшихся к его должности, любил своих подчиненных, к которым относил не только сотрудников непосредственно областного следственного комитета, но и всех подчиненных ему районных управлений. Любил их он, как детей — в основном неумелых, порой ленивых и большей частью совершенно бестолковых. Как всякий любящий отец, он полагал, что на недостатки его домочадцев если кто и имеет право указывать, то исключительно он сам. Правом этим Дмитрий Романович пользовался достаточно широко и себя в выражении отцовских чувств никогда не сдерживал. При этом, по мнению самого Хованского, в общении с подчиненными он никогда не выходил за рамки приличий, а часто употребляемое им «идиот» было данью юношескому, почти забытому увлечению Достоевским. Что думали обо всем этом сами подчиненные, было никому не известно, ибо сотрудники следственного управления были в целом люди неглупые и о подобных вещах предпочитали вслух не рассуждать, откладывая такую возможность до момента выхода генерала на пенсию.