Мыла яр упругая быстрина, лениво щипал траву на поляне возле бревенчатого амбара пестрый теленок, мотала головой, дергая накрученную на оглоблю вожжу, запряженная в телегу лошадь. Молча глядели стоявшие на берету мужики и повязанные платочками женщины, молчали босоногие ребятишки… И с тревожной надеждой, чего-то ожидая, смотрели на них сошедшие с баржи.
И была ночь в деревенском клубе, куда поначалу поместили скопом всех привезенных. Первая ночь, когда уже не слышно надоевшего стука катера, не плещется рядом вода, когда кончился путь и начиналась совсем иная, ничем не похожая на прежнюю жизнь. Ночь, тишина, только гудят налетевшие с улицы комары, только одинокий голос зашедшей сюда здешней женщины:
— …Поначалу, как раскулачили, в Кулай за болото свезли. В марте, по снегу еще. Долгушший обоз шел. Так оттель, из Кулая, народ по своим деревням разбежался. Дом-то наш уже отнятый был, на задах в бане ютились, только на другой год все одно. Обратно весной собрали и сюда. Как привезли, поднялся народ на яр, тошно — тайга, заломи головушку, чаща, пролезти нельзя. А комар страшенный, никакого скресу. Гибельно место, только в небо дыра. Землянок понарыли, берестяны балаганы стали делать, мужики — бараки рубить. По первости примерли многие — старики, робятишки. Ох-хо-хо… Горе… Руки у вас, однако, нежны, пальцы тонюсеньки. Как в колхозе робить будете?
Гудят комары, сидят где-то в темноте по стенам уже нажравшиеся, отяжелевшие.
— Сторона-то ваша шибко далеко отсель?
— Далеко, милая.
— По русски-то слободно говорите.
— Мы же русские.
— Все одно не наши. Теперь-то вам, однако, легче, место обжитое. А мы сызнова начинали, все сызнова.
— Вас-то хоть с мужьями привезли.
— Всяко… У которых баб в бегах мужики были, а так, знамо, семьями. Да теперь их на войну заберут — мужиков-то. С верховских колхозов подчистую взяли. Поди, сколь народу уже прибито. Ох, горе, горе…
За серыми прямоугольниками окон короткая северная ночь, вповалку лежат на полу люди, душно, а женский голос все негромко рассказывает, как раскулачивали, ссылали, как корчевали тайгу, как копали суглинок.
Белеют в темноте лица — сестренки, мамы. Мама, мама… Привезли бы куда-нибудь, где могло пригодиться то, чему ты училась: французскому, английскому, немецкому. А тут кому все это нужно? Зачем? Мама, мама, руки твои…
Пройдет немногим больше года, и она умрет в районной больнице в Новом Васюгане. Умрет в один день со Светланой, только Светлана скончается на несколько часов раньше. Я похороню их в одной могиле — легких, вытянувшихся, наголо остриженных. Копать буду со стариком, у которого мама выменивала картошку на наши последние оставшиеся вещи, и когда мама умрет, я попрошу старика помочь. Рыть будем на окраине кладбища в редком сосняке. Копать будет нетрудно — в Новом Васюгане земля песчаная.