— Евгений… — сказала мама из-за журнала, а папа сел вплотную к экрану.
— Ну вот, — откликнулся Джонни. — Если молчишь — плохо. Если скажешь — опять плохо.
— Смотря что скажешь, — язвительно проговорила Вера Сергеевна. — Если такие слова, как своей учительнице, то любой человек не выдержит.
— А что случилось? — встревожилась мама. И отложила журнал.
Джонни задумчиво спросил:
— Папа, правда, что в старые времена доносчикам отрубали языки на площади?
Папа, который был знатоком старинных обычаев, рассеянно заметил, что, кажется, правда, вынул из тумбочки наушники и подключил к телевизору.
— Что он опять натворил? — поинтересовалась мама у Веры и неприятно посмотрела на Джонни.
— Я не доносчица, — гордо сообщила Вера. — Но сегодня я встретила Инну Матвеевну, и та чуть не плачет. Ваш любящий сын заявил ей, что ему не нравится ее прическа!
— Это правда? — нехорошим голосом произнесла мама.
Это опять была неправда. Инна Матвеевна снова сказала Джонни, что ее выводят из себя его космы. А Джонни ответил, что ему тоже, может быть, не по вкусу чьи-то крашеные волосы, но он к этому человеку не пристает.
Джонни сейчас так и объяснил маме. А она почему-то охнула и взялась за сердце.
— Чьи же волосы ты имел в виду? — почти ласково спросила Вера.
— Наташки Ткачевой. В детском саду она была белобрысая, а сейчас какая-то рыжая.
— Но смотрел ты не на Ткачеву, а на Инну Матвеевну!
— На кого же мне смотреть, если я говорю с учительницей? — невинно откликнулся Джонни.
— Ты изверг, — жалобно сказала мама. — За что ты так не любишь Инну Матвеевну?
— Я? Это она меня не любит!
Вера опять вмешалась и заявила, что Инна Матвеевна прекрасный педагог и очень любит детей.
— Детей — может быть… — заметил Джонни.
— Она всю жизнь мечтала быть учительницей! Я ее хорошо знаю. Мы учились на одном курсе.
— Тогда все ясно, — сказал Джонни.
— Что? — обиделась Вера Сергеевна. — Что тебе ясно?
— Да так… — уклонился Джонни. — Просто я не знал, что вы вместе учились. Она выглядит гораздо моложе тебя.
Мама перестала держаться за сердце, дотянулась и хлопнула Джонни по заросшему загривку.
Это было ни капельки не больно. Однако Джонни встал, отложил шитье, а потом, прямой и гордый, удалился в коридор. Нельзя сказать, что его душили слезы, но обида все же царапалась. «Опять несправедливость и насилие», — подумал Джонни. Оделся, вышел на улицу и зашагал знакомой дорогой. Он знал, что тихая музыка и мечты о прекрасной незнакомке успокоят его.
Кроме того, у Джонни появилось предчувствие, что сегодня что-то случится.
В этот вечер музыка звучала очень долго. И не только знакомая. Была и разная другая — тоже очень хорошая. Потом стало тихо, и Джонни одиноко стоял у тополя и смотрел, как под фонарем кружатся бабочки-снежинки. Он много времени стоял. И ждал. А потом подумал, что ждать нечего, потому что у него окоченели руки и ноги.