Зато отозвавшиеся на крещение – а это и есть предварительная инициация – получали, по словам директора, «гарантированные выживание, воспитание и набор гибких навыков». В этом, вопреки своему обыкновению, директор не врал. До шестнадцати лет тебя в приюте кормят, поят, воспитывают и даже читать-писать учат. А в шестнадцать, как говорил директор- «пожалуйте бриться». Окончательная инициация, получение класса «монах», и короткое путешествие под парусом в монастыри – прокачиваться и отрабатывать свою детскую кормежку. Мальчики – в мужской монастырь, на остров Рикорда, девочки – в женский, на остров Рейнеке. Девочек подкидывают чаще, поэтому женский монастырь больше.
Четвертому вон еще зимой шестнадцать исполнилось, а привезли их с Десятым и Четырнадцатым только четыре месяца назад, в апреле. Всего троих, да. До монастыря не все приютские дотягивают – как и при крещении, хорошо, если один из десяти. К сожалению, обычно из приюта сами сбегают. Почти все сбегают, если честно, монахом никто не хочет быть. Класс в прокачке сложный, плюшки так себе, а требования запредельные, одно целомудрие чего стоит – и ведь не обойдешь, все на системном уровне, грехопадение кучу пожизненных дебафов вешает…
Но Четвертый никогда даже не думал о побеге. Во-первых, пусть он всегда был слабаком, но дураком отродясь не был. Проводимая в приюте предварительная инициация не только отбраковывала неспособных к монашеству – она еще и резала прокачку по любому классу, кроме монашеского. Резала пожизненно. Те, кто убежал, может и не помрут на воле, но кем бы они не стали – они никогда не поднимутся выше середняка.
А во-вторых, в приюте был Старый – единственный человек в жизни Четвертого, которого он мог бы назвать другом. Над этой странной дружбой ржали все приютские – очень уж забавно смотрелись рядом мелкий тщедушный пацан и древний приютский сторож-монах, непонятно как доживший с 32 уровнем до семидесяти лет.
Чем выше ты прокачаешься, тем дольше проживешь – эту аксиому все обитатели приюта выучивали раньше, чем начинали ходить. У Старого практически не было предрасположенности к монашеству, поэтому прокачка шла еле-еле, и уровни он набирал даже не с черепашьей, а с улиточьей скоростью. Но всю жизнь упрямо отказывался менять класс – и только Четвертый знал почему. Только ему Старый рассказывал про свое монашество в задушевных беседах. Впрочем, если честно, он бы, может, и кому другому рассказал, только никого это не интересовало – ну что умного может сказать старый отбитый лузер, за всю жизнь не дотянувший даже до полтинника?