Обрести подобие семьи.
Сейчас листья стали золотыми и алыми, мы оба оказались на Бранном Поле, и Орбек каким-то образом устроил здесь столько неприятностей, что одно упоминание его имени подарило мне тихий полдень в каталажке.
Я не тратил энергию на беспокойство, а силы на ходьбу из угла в угол. Они отпустят меня - или нет.
Через некоторое время я поел.
Солнце полностью осветило одну стену тюрьмы. Кирпичи приятно нагрелись. Я растянулся на уютной лежанке, заложив пальцы за голову, и позволил глазам сомкнуться от боли. И на время стал двадцатипятилетним, молодым, глупым и порочным, корчащим из себя Красавчика Жеста [2] c Черными Ножами в вертикальном городе...
Пускай вы слышали иное, я не глуп. Успел догадаться, что меня так гложет: тот двадцатипятилетний малец. Не люблю его вспоминать. Не люблю делить с ним жизнь. Не люблю напоминаний, что не слишком изменился с тех пор.
Особенно неприятно вспоминать, что я все же изменился, и сильно.
Потому что, знаете, эти черные кошмары с кровью и ужасом...
Они не кошмары. Не для меня. Когда лязг железа о железо прогнал кровь и вопли, затолкав ночь обратно мне в башку... мне было жаль просыпаться.
Это же тот праздник, что всегда со мной.
Я перекатился набок. Косой свет из решетчатого окошка навесил на плечи груз еще четверти века.
Дверь была распахнута. Вошедший первым стражник встал слева, второй справа, третий остался посредине: стиль профессионалов. У каждого был тот забавный дробовик, поперек живота, а с поясов свисали булавы. Палец каждого бдительно торчал около крючка. У каждого лицо было обветрено, а глаза ленивые, будто у ящериц. Убийцы с опытом.
Кольчуги свисали до колен, на головах были напялены клепаные стальные шлемы - на полуденной жаре им, должно быть, казалось, что головы засунуты в печь. Средний встал у койки и позволил рабочему концу ружья опуститься. Ствол не был нацелен на меня. Не совсем. - Встать.
День из просто неуклюжего становился чертовски неуютным. - Я только проснулся.
Стражник сделал шаг назад и щелкнул затвором. Дуло сдвинулось, палец влез в кольцо спускового крючка; я же ощутил ледяной укол в промежности. Именно туда целилось дуло. - Встать, монашек.
- Или что? Отстрелишь мне орешки?
- Или вы оскорбите меня на службе. - Новый голос из дверного проема: сочный и дружеский, с джеледийским акцентом, обманчиво легким, как верхние ноты органа. - Фримен Шейд. Прошу, встаньте.
С неохотным вздохом я перебросил ноги через край койки. Слишком стар, чтобы меряться пиписьками. Впрочем, я не утерпел и смерил вооруженного стражника презрительным взором. - Парень любит, чтобы его переспрашивали. Осел.