Лявон, ясное дело, сидел на скамеечке у стола, подняв голову повыше, под неяркую маленькую лампу (поскольку дорог керосин),— и читал. Глаза бегали по строчкам, а мысли шли своим чередом.
Дома они были лишь втроем: родители и он, потому что все неученые младшие разбежались гулять.
Отец думал свое, Лявон свое, а мать думала о сыне: как бы это его развеселить?
Когда он, сам того не заметив, тяжеленько вздохнул, она промолвила, осмелившись прервать его чтение:
— Сыночек...
— Ну, что? — с явным раздражением оборвал ее вопрос сын.
— Надо же тебе по целым дням сидеть в хате! — она переменила руки и прислонилась теснее к теплой печи.— Пройдись ты на вечерушку, погуляй с людьми.
— Что я там найду? — отозвался сыночек, невольно надувшись как индюк.
— Ну что: известно что... все гуляют.
— Ну да: известно что...— только и сказал Лявон, а то, о чем хотел сказать дальше, о том только подумал.
«Найду тупоголовых девок,— подумал он,— задир-хлопцев, поганую брань, игру на деньги в карты, мерзкое зубоскальство, насмешки над моими мыслями о лучшей, совсем не такой жизни».
— Все гуляют, а ты сидишь один в хате,— сказала мать.
— Я не один, я с вами...
— Что ж, что с нами? Ты с нами и не скажешь ничего.
— Спрашивайте меня, если хотите спросить...
Мать помолчала, подумала, а подумав, сказала:
— И девки уже дивились, чего гулять не ходишь. Что это, говорят, с вашим Лявоном? Вроде людей боится или уже стыдится наших простых гулянок.
— Ай, мама! Скажешь...
Тогда и отец повернулся:
— Чего ты, старая, прицепилась к нему со своими девками? Что они ему, ученому, те твои девки? К учительшам пускай бы съездил, все ж таки ученые — знают, что к чему...
— Ага, поеду я к учительницам! Словно я у них что-то лучшее найду? — так он сказал, а про то, что хотел добавить еще, про то только подумал. «Учительницы с поповичами крутят,— подумал он,— свяжись с ними я, скажут темнолесцы: научился по собачьи брехать, паном стал — к мужикам ни на шаг, а к попам липнет». Подумав, не удержался, добавил вслух:
— Все скажут: паном заделался! Знаю я их...
— Что ты знаешь? Никто еще ничего не говорил про тебя и не скажет, если и погуляешь с учительшами,— отец уже старался утихомирить раздосадованного без видимой причины сына.
— Пройдись ты, сыночек, хотя бы к дядьке,— сноваза свое принимается мать,— почитай что-нибудь тетке: она ж, бывало, сильно любила тебя слушать, когда ты читал ей в детстве.
— Ага, пошел! А там уж сидит этот святенький Халимон, начнет просить (Лявон ядовито изобразил старого Халимона): «Прочитайте, Рыгорович, что-либо бажесцвеннае».