– Да, если только Мике захочет, конечно, – добавляет Стина быстро. – Было бы просто здорово, если бы вы приехали.
«Мама, заканчивай, – думаю я. – Так ты только отпугиваешь людей. Неужели ты сама не замечаешь?»
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Джудетт.
– Сегодня меня не тошнило весь день, – отвечает Эмма и поднимает руку с пальцами, выпрямленными в виде буквы «V».
– Со мной происходило примерно то же самое, когда я ждала тебя, – говорит Стина. – Меня только утром слегка подташнивало, зато я ужасно чувствовала себя весь остальной день.
Эмма смеется:
– В любом случае, я чувствую себя лучше, чем с похмелья.
– А ты плохо себя чувствовала, когда ждала меня? – спрашиваю я Джудетт, и она ухмыляется:
– Ни единого раза.
– Это даже слегка раздражало, – признается Стина.
От шампанского у нее порозовели щеки.
– Зато ты потом задал нам жару. Когда появился на свет, – говорит Эмма.
Мы смеемся. И все почти как обычно.
– По-моему, малыш пинается, – говорит Эмма. – Или это просто газы.
Стина кладет руку ей на живот, и ее глаза сразу же становятся влажными от слез.
– Да. Он толкается, – подтверждает она и улыбается.
– Боже, я так мечтаю взять его на руки, – говорит Эмма. – Или ее. Хотя я думаю, будет парень.
Я глотаю остатки запеканки, находившиеся у меня во рту. Джудетт предостерегающе смотрит на меня. Не возражай ей.
– Мике хочет, чтобы мы побыстрее узнали, – продолжает Эмма. – Он всегда такой практичный, вы же знаете. Ему хочется знать, какого цвета нам покупать детские вещи. Но, по-моему, это должно быть сюрпризом. И у меня нет желания, чтобы все было только розовым или голубым.
– Ну, это само собой, – говорит Стина и торопливо вытирает щеки.
– Мике старомоден в этом. Но я думаю, мы же все равно не знаем, каким будет малыш, независимо от его пола. Я имею в виду, если и знаешь заранее, все равно все ожидания сводятся к каким-то заурядным стереотипам.
Я не могу ее больше слушать, поднимаюсь из-за стола и начинаю убирать посуду. Вода непрерывно бежит из-под крана, пока я споласкиваю тарелки. Я, пожалуй, слишком громко заполняю посудомоечную машину, а потом заправляю кофеварку. Кровь громко пульсирует в висках.
Когда я заканчиваю, Стина говорит о церкви, и я снова сажусь за стол. Ее голос стал тверже и спокойнее. Он стал голосом священника. И мне становится интересно, можно ли по нему догадаться, как она чувствует себя. Если да, в таком случае я понимаю, почему она так много работает.
– Собственно я примерно так и разговариваю с людьми, узнавшими свой смертельный диагноз или потерявшими близких, – говорит она. – Те же самые вопросы и чувства.