– Елки-палки, – пробормотала Олимпиада Владимировна, – что же это такое!
На площадке переговаривались какие-то люди, и соседи собрались, Олимпиаде было видно, что Парамоновы что-то очень активно втолковывают другому милицейскому, который их слушает, прищурившись, как в кино про ментов, или оперов, или про кого там еще бывает кино?..
– Так это вы его… по темечку тюкнули, что ли?
– Да никого мы не тюкали по темечку! – взвилась Люсинда Окорокова. – Что вы такое говорите, товарищ милиционер!
– А вы помолчите, – перебил милицейский тяжелым голосом, – вас пока никто не спрашивает!..
Люсинда булькнула что-то и больше не встревала. У Олимпиады Владимировны в сумочке зазвонил мобильный. Позвонил-позвонил и перестал. Все некоторое время слушали, как он звонит.
– Значит, открыли вы дверь, он и упал, да?
– Да.
– А до этого, значит, ничего не видели и ничего не слышали, да?
– Да.
– А встали вы, значит, в полвосьмого, несмотря на то, что суббота, да?
– Да.
– И встали потому, что вот та девушка к вам в гости пришла, да?
– Да.
– А пришла она за тем, чтобы вам песню спеть, и для этой цели принесла с собой гитару?
– Да.
– А у вас, значит, так принято, по соседям с утра пораньше в нижнем белье ходить и песни играть, да?
– Да.
– И значит, мужика этого вы как увидели на площадке, так с перепугу его по башке – тюк! Да?
– Да. То есть нет, нет! Я же говорю вам, что мы его увидели уже мертвого, он на нас… упал! Прямо с площадки! – вспомнив, она чуть не заплакала. – Что вы ко мне пристали, а?
– Это не я к вам пристал, – ответил милицейский очень серьезно, – это вы мне тут сказки рассказываете и думаете, что я вам поверю! Куда орудие дела, говори, шалава! – вдруг заревел он так, что Олимпиада Владимировна отшатнулась. – Куда дела, говори, ну!!
Так уж получилось, что Олимпиаду Владимировну никто и никогда не называл шалавой, и теперь она вдруг поняла, что этот человек почему-то считает себя вправе так громко и так гадко кричать и еще почему-то чувствует себя хозяином положения, а она совсем никто, просто какая-то букашка, козявка, шалава, и ему нет никакого дела до того, что она может обидеться или заплакать!..
Она смотрела на него и решительно не знала, что теперь делать. Как теперь жить – после того, как он заорал и назвал ее шалавой.
– Ну вот что, – Люсинда Окорокова вдруг вскочила с места, кинулась к милицейскому и уперла руки в боки. – Будешь тут орать, так я тебя живо к порядку призову! Ты че, решил, что если тута с тобой интеллихентно базарят, так тебе все можно, да? – Она так и сказала «интеллихентно» и еще губы скривила презрительно. – Я те щас покажу базар! Щас тута в одну минуту весь ОМОН с Выхинского рынка будет, мало не покажется! Если те че надо, спрашивай, как человек культурный, а если ниче не надо, то и выметайся отсюдова и не приходи, пока не придумаешь, че спросить! Понял, нет?