«Быть может за хребтом Кавказа» (Эйдельман) - страница 196

Если важно изучать поэтическое взаимодействие разных мастеров, схожие образы, эпитеты (дело филологическое!), то не менее интересны взаимодействия человеческие. Эхо бесед с «милым Сашей» мы найдем в «Герое нашего времени» и в «Мцыри». Вчитываясь в знаменитое стихотворение, записанное вслед за «Памяти А. И. О<доевско>го», не пропустим строк:

И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться, — памятью к недавней старине
    Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребенком…
………………………………………………
И странная тоска теснит уж грудь мою:
Я думаю об ней, я плачу и люблю,
    Люблю мечты моей созданье
С глазами, полными лазурного огня…
(Курсив, конечно, наш)

Притом Лермонтов угрюмо бросил об Одоевском:

Дела твои, и мненья,
И думы, — все исчезло без следов…

Ну чего, кажется, проще — заняться опровержением. Нет, не исчезло дело Одоевского, оставило след… Но ведь Лермонтов хорошо знает, о чем говорит. И в конце концов сами стихи «Памяти А. И. О-го» — весомое самоопровержение; они одни не дали бы исчезнуть без следов.

Думаем, что мысль Лермонтова проста: даже если и останется след, все равно нечего радоваться.

Какое дело нам, страдал ты или нет?
На что нам знать твои волненья?

И вот что получается: Одоевский-декабрист, Одоевский-поэт — об этом Лермонтов почти не думает, тут слово за следующими поколениями. Зато важнейший лермонтовский мотив немало поблек, утратился в позднейших ученых трудах. Если перевести дорогую нам лермонтовскую мысль на более сухой, научный язык, то надо сказать, что крупнейшим вкладом в отечественную культуру была не только (и, может быть, не столько) общественная, литературная деятельность Александра Ивановича Одоевского, сколько его человеческая личность, тихая, благородная, веселая, погибающая…

До Лермонтова это фактически уже произнесли Грибоедов, некоторые декабристы. Но Лермонтов, не зная грибоедовского завета, исполнил его: сказал о Саше лучше всех и громче всех.

Так память Одоевского странным светом, «легким паром вечерних облаков» засветилась над Россией. Частицей «тихого пламени» попала в примечательнейшие умы и сердца, которые стали оттого умнее, добрее.

Глава 9

Эфирная поступь

Что грустного в душе вы сохранили?

Огарев

 Николай Огарев, ровесник Лермонтова (на несколько месяцев старше), в возрасте 13 или 14 лет вместе с ближайшим другом Александром Герценом «присягнул» на Воробьевых горах.

Затем — университет; в 21 год — арест и ссылка.

Герцена — в Вятку, Огарева — в Пензу, нескольких товарищей — по другим краям.

В ту пору, когда Лермонтов благодаря стихам о Пушкине стал мгновенно знаменит; в ту пору, когда Одоевский перемещался из Восточной Сибири в Западную, а оттуда на Кавказ, — из Пензы к сосланным и несосланным друзьям шли (очень часто с оказией) регулярные письма Огарева, по которым легко составить представление о духе, мировоззрении молодого человека — революционера, поэта.