«Быть может за хребтом Кавказа» (Эйдельман)

Впервые опубликован В. А. Жуковским в 1841 г. в посмертном издании сочинений Пушкина (т. IX).

И это событие отмечено пушкинскими строками:

«…Особенностью „Путешествия“ является его точность… подчеркивающая фактический научный характер сведений», — отмечал Ю. Н. Тынянов («О „Путешествии в Арзрум“». — «Пушкин и его современники». М., 1968, с. 205).

Позднейшее наблюдение (Ф. М. Достоевского и др.), когда, по словам Тынянова, «грань между создателем и героем стерлась». Пушкин, хорошо знавший Грибоедова, это сближение отрицал (Ю. Н. Тынянов. Сюжет «Горе от ума», — там же, с. 374.)

Денис Давыдов в стихотворении, названном им «Генералам, танцующим на бале при отъезде моем на войну 1826 года», писал:

26 февраля 1929 г. В. Б. Шкловский извещал Ю. Н. Тынянова: «Недавно в Тегеране умер старик, который еще знал Грибоедова […] Он родственник убитого Ростамбея».

Автор признателен В. А. Каверину, познакомившему его с неопубликованными фрагментами переписки Ю. Н. Тынянова и В. Б. Шкловского.

Влияние ермоловского журнала ощущается в официальном отчете В. Бороздны «Краткое описание путешествия российского императорского посольства в Персию в 1817 году». СПб… 1821, с. 70–71, 216 и др.

Немецкий ученый Адам Олеарий описал свое путешествие через Россию в Иран за 200 лет до Грибоедова.

Грибоедов и его современники по-разному писали название этого города: Тавриз, Таврис, Тебриз, Табриз.

Фрагменты воспоминаний о военных кампаниях разных лет вкраплены, между прочим, в «Библиографические заметки» И. П. Липранди, написанные в защиту кавказских трудов Дубровина, раскритикованных в 1871 г. журналом «Беседа» (см. [Заря, 1872, № 1, с. 39–52]).

Н. К. Пиксанов писал 25 февраля 1911 г. Е. Г. Вейденбауму: «Вы справедливо отрицаете легенду об уничтожении бумаг Грибоедовым: я тоже начинаю думать, что нечего было и уничтожать» [ИРГ, арх. Вейденбаума, № 709].

Дибич имел секретное предписание, дававшее ему право отстранить Ермолова в любой момент (очевидно, аналог указа, которым располагал и Паскевич), но не решился пустить в ход.

Липранди в уже цитированном дневниковом фрагменте сообщает, вероятно, фантастические подробности о том, что Дибич забыл «высочайшую инструкцию» в городе Павловске Воронежской губернии, после чего городничий переслал ее в Тифлис и Ермолов узнал о своей участи раньше Дибича (см. [ААН, ф. 100, оп. 1, № 350, л. 13]). Паскевич (в уже цитированных его «устных мемуарах»), в свою очередь, поносил Дибича, который, смещая Ермолова, сомневался в способностях нового главнокомандующего: начальник штаба будто бы доказывал царю, что «он один только может вести дела за Кавказом и что без него они не пойдут» [там же, № 347, л. 9]; сходной версии о Дибиче придерживались и некоторые сторонники Ермолова (см. [PC, 1872, № 11, с. 486–487]).

Именно поэтому Паскевичу так важно было распространять сведения о своем благородном поведении по отношению к недругу: кроме не предъявленного Ермолову царского рескрипта о смещении с должности Паскевич в своем рассказе о событиях гордится другим поступком, явно пытаясь бросить тень на общеизвестное бескорыстие своего предшественника: «О беспорядке в делах и в особенности о расходовании сумм в корпусном штабе я не только не хотел доносить, но даже никогда не говорил о том ни государю императору, ни великому князю Михаилу Павловичу и выдал Ермолову во всем чистую квитанцию. Этим я спас его от следствия насчет сумм и, может быть, от суда, а он, возвратясь в Россию, начал говорить обо мне дурно и только по взятии Варшавы прекратил невыгодные обо мне толки, когда дела мои доказали так ясно неосновательность их» [ААН, ф. 100, оп. 1, № 347, л. 10 об.].

Речь идет о П. И. Катенине, авторе трагедии «Андромаха».

Его доверенное лицо (лат.); речь идет о Паскевиче.

Это брат другого Обрескова, разжалованного за воровство, служившего солдатом на Кавказе и позже женившегося на Наталье Федоровне Ивановой, юношеской любви М. Ю. Лермонтова (об этом И. Л. Андроников написал свою известную «Загадку Н. Ф. И.»).

Кадры — клетки, графы, таблицы.

Этот документ был опубликован автором данной работы в журн. «Вопросы литературы» (1985, № 2).

«Записка» представляет собой шесть сшитых двойных листов (24 страницы писарского текста, расположенного на правой половине, с большими полями, занимающими левую половину каждого листа). В конце писарского текста подписи Грибоедова и Завилейского, а также помета «г. Тифлис 7 сентября 1828 г.», причем цифра 7 в дате вписана позднее, теми же чернилами, что и подпись Грибоедова. Существование автографа, кажется, не стало достоянием науки, так как грибоедовская «Записка» во всех собраниях писателя публикуется по тексту «Русского вестника» (притом подлинный документ, как это видно по «листу использования», изучался рядом специалистов, ссылку см., например, [Шостакович, с. 275]). Подлинник «Записки» отличается от текста «Русского вестника» особенностями написания отдельных слов, разбивкой текстов, осуществляемой «просветами» между строками и т. п.

Кроме того, на полях имеются пометы и отчеркивания, лишь частично учтенные в публикации Мальшинского.

Рукопись на 57 листах кроме замечаний, прямо связанных с соответствующими буквенными пометами на полях вступительной «Записки» к проекту (от a до i), содержит еще ряд замечаний (помеченных латинскими и русскими литерами), относящихся к недошедшему тексту самого проекта. Полное научное издание грибоедовской «Записки» требует тщательного изучения замечаний: как фрагментов, опубликованных Мальшинским, так и другой их редакции (опубликованной О. П. Марковой).

Тексты пяти писем Грибоедова к П. А. Катенину (в том число письмо с арабской строкой) были опубликованы в 1858 и 1860 г. Их предоставил издателям родственник писателя Михаил Катенин; дальнейшая судьба автографов неизвестна; лишь одно письмо Грибоедова к Катенину хранится ныне в Отделе рукописей Государственной Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина; в конце XIX в. им обладал В. И. Пахомов, внучатый племянник Катенина.

Их видели перед самой Великой Отечественной войною в Эстонии, где жили и живут прямые потомки Фаддея Венедиктовича. В 1941–1944 гг. в оккупированном Таллине кипами булгаринских бумаг, говорят, долго растапливали печи в одном из домов (а в булгаринском архиве, без сомнения, были тексты о Пушкине, Грибоедове, декабристах; возможно, и подлинные их материалы).

Вопрос о сознательной «подмене автора», о стремлении Тынянова понять жизненные планы, трагедию Грибоедова, присматриваясь и к его отношениям с Булгариным, — все это вызвало несколько лет назад небольшую (устную) дискуссию, стимулированную автором данной работы. Резюме высказанных мнений насчет замены Катенина Булгариным таково:

Л. (историк): Тынянов понадеялся на память, не проверил — это бывает.

Ч. (филолог), С. (физик): Смешно даже подумать, что Тынянов мог перепутать: он, можно сказать, наизусть знал грибоедовское наследие (увы, не слишком большое).

К тому же письмо с арабской строчкой, выделяющееся из других! Ведь, когда дело дошло до типографии, Юрию Николаевичу надо было отнести, показать, объяснить: «Вот эту строчку снимите факсимильно». Тут приходилось все время обращаться к собранию сочинений Грибоедова, регулярно просматривать письмо Катенину.

Вероятность тыняновской ошибки примерно такова как если б он написал: «Я помню чудное мгновенье… (Лермонтов)».

Филолог В. Тынянов все-таки забыл, потому что очень хотел забыть! Во всей переписке Грибоедова с Булгариным, как видно, не нашлось столь подходящих строк — и чтобы Восток в них был, и о дружбе, и о несчастье… Такие строки нашлись только в письме к Катенину. Тынянов, однажды это заметив, может быть, решил, что они уж очень подходят, после думал о них как о художественном выражении своей мысли: Катенин в романе не появляется, и, если бы под эпиграфом стояло: «Грибоедов. Из письма к Катенину», выстрел был бы слабее во много раз. Зато как звучит — «к Булгарину!»… Очень желаемое незаметно, не в памяти, а в художественном мышлении автора, перешло в действительное. И вообще, отлично зная, кому писано, Тынянов при «изготовлении» эпиграфа об этом знать не хотел, а потому — не знал, забыл.

Автор (возражая филологу В.): После первой публикации романа Тынянов прожил более 15 лет. За это время «Смерть Вазир-Мухтара» переиздавалась шесть раз. Было время самому автору заметить ошибку (разные издания романа имеют вообще ряд отличий), но Тынянов не счел нужным заметить. Было время и у квалифицированных читателей обнаружить подмену Катенина Булгариным. В архиве Тынянова сохранилось письмо И. Ю. Крачковского от 27 января 1930 г., где востоковед благодарил Тынянова за присылку второго издания «Смерти Вазир-Мухтара» (сообщено автору Е. А. Тоддесом). К сожалению, из переписки Крачковского с Тыняновым больше пока ничего не обнаружилось, и мы вольны гадать, как автор «Вазир-Мухтара» обосновывал свой эпиграф; но Крачковский был, кажется, недоволен; в 1941 г. всезнающий академик собрал многочисленные обращения к аль-Мутанабби позднейших авторов [Крачковский, т. II, с. 548–562]. Грибоедов, разумеется, упомянут, Леонид Леонов тоже, о Тынянове же — ни слова; Крачковского, по всей видимости, смутила тыняновская переадресовка известного письма.

Крачковский заметил: было время и у других коллег обнаружить, написать, позвонить, может быть, упрекнуть Тынянова. У меня нет сомнений, что коллеги отозвались, да Юрий Николаевич все равно ничего в эпиграфе не переменил бы, следуя законам не научным, а художественным (подробнее о дискуссии см.: Знание — сила. 1982, № 6, с. 25–26).

Некоторые пометы, связанные с первой редакцией, особенно сделанные карандашом (позже полустершиеся), требуют дополнительной экспертизы.

11 апреля 1835 г. беловая рукопись представлена Николаю I [Левкович, с. 5]; автограф пушкинского предисловия сопровождается датой 16 сентября, а цензурное разрешение — 28 сентября 1835 г. [П., т. VIII, с. 1064].

Впечатление, которое производили огромный рост и необыкновенная внешность Ермолова, было обычно столь сильным, что в 1831 г., представляясь царице, генерал «несколько минут не подходил к руке, опасаясь исполинской наружностью испугать вдруг слабонервную царицу, и уже после, как она привыкла к его виду, он приблизился к ней смелее» [Ермолов. Материалы, с. 487–488].

П. И. Бартенев (РА, 1863, стб. 860–862) сопроводил пушкинский текст двумя «смягчающими» сносками. Во-первых, о том, что интерес к Ермолову не мешал поэту «ценить и уважать Паскевича. Выражения Ерихонский, Ерихонцы почему-то у нас употребляются в насмешку. В оде Державина на Счастие говорится про подьячих:

Второе бартеневское примечание касалось «пристрастности» Ермолова к Грибоедову.

Напомним, что Пушкин именно Ф. Толстому одному из первых поведал о своей встрече с Ермоловым («Я нашел в нем разительное сходство с тобою»). Нельзя согласиться с мнением И. К. Ениколопова, будто Пушкин подразумевал влиятельного царедворца графа Петра Толстого. Последний осуществлял надзор за поэтом и вряд ли пускался бы с ним в откровенность (см. [Ениколопов, с. 41]).

С любовью (итал.).

H. Н. Муравьев писал о том, как Вольховский исправлял просчеты Паскевича [РА, 1893, III, с. 347–348]; это привело к зависти и враждебности Паскевича (см. [Шадури II; ИРГ, арх. Вейденбаума — «Вольховский»]).

Бахвальство порока (франц.).