Широкими шагами Лампёшка направляется к двери. Она совсем забыла, что собиралась двигаться неторопливо, спокойно, но чего уж теперь.
На пороге она слышит:
— Погоди!
— Чего тебе?
— Это же будешь не ты?
Он снова скрылся под кроватью, почти полностью.
— Что не я?
— Не ты же теперь… будешь приходить?
— Я, — кивает Лампёшка. — Я, Эдвард. Тебя ведь Эдвардом зовут? — Она пытается улыбнуться, но получается не очень. Всё равно ему оттуда не видно.
— Неужели больше некому?
— Нет, — отвечает Лампёшка. — Больше некому.
И уходит. Вниз, на кухню.
Однажды утром он, конечно же, исчез, её кролик. Как мама и предсказывала.
Утром она проснулась одна, а днём обнаружила зверька болтающимся на крючке в сарае — обезглавленным и освежёванным.
Что ж, денег у них много не водилось, а есть что-то надо было. Это Лампёшка понимала.
Было больно, но она понимала.
Когда она наконец уходит, у него вырывается вздох облегчения. Да как они посмели? Прислать ему такую безмозглую девчонку, такую безграмотную деревенщину!
И ей поручено за ним присматривать? Делать всё то, что делал Йозеф? Представить невозможно! Пусть только попробует вернуться — он загрызет её насмерть!
Она что, целую ночь ему пела? Или это ему приснилось? Ну и ладно, какая разница.
Понятное дело, никто не рискнул к нему подняться, вот они и прислали такое.
Узнай об этом отец, он бы, он бы… Он бы ни за что не согласился, он бы выставил её из дома и нашёл кого-нибудь другого, нового Йозефа, кого-нибудь более подходящего для адмиральского сына.
Или нет? А может, он бы и пальцем не пошевелил?
Глупости, пошевелил бы.
Тогда где же он, почему не возвращается?
Ведь отец всегда хоть раз в год да приезжает домой? Он сбился со счёта — год уже прошёл?
Эдвард поворачивается на бок и натыкается взглядом на сбрую, которая валяется в углу, и помост с перилами: он уже много дней стоит без дела — ещё бы, после всего, что произошло.
— И ради этого мне возвращаться из Японии? — слышит он голос отца. — Ради сына, который не прилагает усилий, даже не пытается?
— Я был болен, — оправдывается Эдвард. — Я чуть не умер.
— Болен? И это ты называешь болезнью? Семь недель малярии — вот это болезнь. Когда тебя колотит лихорадка, красные нарывы гноятся, вот это называется…
— Да, да! — кричит мальчик. — Перестань, я и сам всё знаю.
У него трещит голова. И, конечно, по-прежнему пусто в животе. Зря он отказался от той мерзкой яичницы.
Он ложится на спину. Завтра снова за тренировки. Утром, первым же делом. А сегодня — купаться, наконец-то купаться.
Если она, конечно, вернётся, эта безмозглая девчонка.