Настала тёмная ночь, последняя ночь ярмарки. Холодно, на ясном небе — тонкий серпик луны.
Жюли — женщина с бородой — развела костёр, и Рыб разглядывает тени, которые пламя отбрасывает на лица сидящих вокруг огня. Они едят курицу с хлебом, заедают тортом. Карлик Освальд опустошил запасы Эйфа — столько вкусного им обычно не перепадает.
Лампёшка дала тарелку и Рыбу, но он ковыряется в курятине и ничего не ест. Только смотрит. На Жюли, которой, чтобы присесть, требуются два стула, на то, как она откусывает и жуёт, как кусочки застревают у неё в бороде. На женщину-птицу, которая по-цыплячьи поклёвывает свою еду. На темнокожего Длинного Лестера — он, хоть и горбится, всё равно возвышается над всеми. Сросшиеся старушки держат на коленях одну тарелку на двоих, их головы бранятся между собой из-за лакомых кусочков.
Как всё это странно! Странно, что он сидит тут, под вечерним небом. Что он не у себя в комнате, не таится, что он у всех на виду. Никто на него не косится, лишь Освальд время от времени встречается с ним взглядом и подмигивает. Рядом с карликом сидит его жена — самая обыкновенная женщина, не толстая, не худая, не лилипутка. На коленях она держит младенца, которого без конца целует и гладит. И он, Рыб, не может оторвать от них взгляд.
Почти всё съедено, и Лестер берёт гитару — в его ручищах она кажется игрушечной — и начинает перебирать струны. Песни разлетаются в ночь. Вокруг тишина, лишь сверчки трещат. Ярмарочная пустошь обезлюдела, публика давно разошлась по домам. Только им с Лампёшкой позволили остаться, раз уж они такого страху натерпелись, а он чуть не утонул (но не утонул!). Эйф храпит у себя в вагончике, за крепко запертой дверью.
— Мы его сегодня больше не увидим, — сказал карлик. — Не бойтесь.
А Рыб и не боится. Что тоже странно, конечно. Он чувствует себя чудно, в голове откуда-то целый рой новых мыслей. О том, почему он не утонул, например. О том, что у него вдруг появилась тётя, а теперь её больше нет. А может, ещё и мама. И как это всё вышло. И как его чуть не поймали и не выставили всем на потеху на веки вечные — так же, как этих сидящих рядом людей, что день за днём позволяют на себя пялиться. Как они это выносят? Почему не сбегают?
Лампёшка сидит рядом с ним и тихонько подпевает песням, которые знает. А знает она почти все. Она полуобняла его — это тоже странно. Ладно, пусть.
Все рассказывают истории про русалку, вспоминают, какой она была, когда появилась в труппе, и как изменилась потом. Лестер наигрывает печальную песню, которая Лампёшке тоже знакома: