Это была весьма молодая сравнительно с Стебуном особа, стократ румянившаяся и пудрившаяся на день. От колен и до локтей, от кудряшек головы и до пяток— модель салонной киногероини.
Она боялась, что муж догадается по сделанному им открытию о многом другом, что она скрывала от него.
И почти вырвав из рук Стебуна два писчих полулиста, на которых было изложено назидательное поучение об отсутствии чинности в рабочих клубах, она нервно стала искать место, куда сунуть заметку от глаз мужа.
Но Стебуну было не до догадок. Надо было получить путевку, добыть билет, договориться с двумя-тремя сторонниками, поддерживавшими его линию. И он уехал, не установив ничего окончательно о доподлинных помыслах жены. Потребовал коротко, чтобы она не только сочинительствовала, но и смотрела за мальчиком, который откуда-то научался сквернословить и дичился всякого нового человека.
Возвратившись с достаточно издерганными нервами, главковерх семьи застал мальчика уже втечение нескольких дней лежащим в постели в жару. Жена, не ожидавшая его приезда, подозрительно забеспокоилась и странно повела себя. Несмотря на то, что денег Стебун мог давать ей лишь столько, что их еле-еле должно было хватать на существование, на руке у нее он увидел золотые часики в камешках. Не успел, однако, он спросить ее относительно их происхождения, как, выпорхнув куда-то, она возвратилась уже без часов: спрятала, рассчитывая, что он их не заметил.
Стебун о своих открытиях промолчал, но наблюдения продолжал.
— Доктора звала ты? — спросил он, только успев раздеться и сейчас же направляясь к постели больного ребенка, чтобы приласкать его.
— Звала. Вчера вечером был, прописал питье. Я хотела сейчас давать. Вот это…
У постельки Стебун вытянулся и отдернул протянутую к стонущему мальчику руку.
— Что это?!
Лицо больного было в гноящихся волдырях. Клей сукровицы, вытекавший из язвочек, образовал на личике корку и продолжал сочиться, склеивая ресницы.
Котька измученно стонал, силясь расщепить веки.
— Это сегодня утром у него сыпь какая-то показалась, — оправдывалась мать. — Вчера еще не было.
Мальчишка, открыв, наконец, глаза и узнав отца, на мгновение смолк, забывчиво потянулся было к нему, но только взвизгнул, сваливаясь обратно, и стал метаться, вонзая пальцы в лицо.
От лица нехорошо пахло.
У Стебуна внутри все сжалось. Одной рукой он схватил ручонки сына, чтобы не дать ему раздирать себе щеки, другую положил на горячий лобик. Потом взял со стола лекарство.
Скрипнув зубами от отчаяния, он постарался придать своему голосу ободряющий, беззаботный тон.