— Как дела у Ксавье?
Я оторвалась от каталога и улыбнулась, растянув рот до ушей.
— Ну, он вымотался, но вроде бы доволен — и поездкой, и возвращением! Только жаль, что я так занята… плохо все рассчитала.
— Твой юный подопечный отнимает у тебя всю энергию!
И тут мимо витрины прошел Идрис.
— А вот и он, легок на помине.
Кармен передвинула кресло, чтобы посмотреть, кто там, за стеклом.
— Ох ты, какой душка, — проворковала она.
— Прекрати, Кармен. Если я не ошибаюсь, ты познакомилась с парнем, собиралась его нам на днях представить.
Она небрежно отмахнулась от моего замечания.
— Хочешь, я им займусь, пока ты возишься с бумагами?
— Даже не думай! Оставь его в покое, пока не пройдет вернисаж. Не смей выбивать его из равновесия, я и без того достаточно от него устала!
— Я тебя избаловала…
— Ты самый легкий и удобный художник, не спорю. Но, пожалуйста, держи себя в руках…
Дверь открылась, и Идрис застыл на пороге, увидев, что я не одна.
— Привет, Идрис! — радостно приветствовала его я.
— Привет, Ава… Приду позже, раз ты занята…
Я встала и поцеловала его в щеку.
— Нет-нет! Оставайся, Кармен как раз собралась уходить. Хорошо, что ты пришел.
Вздох разочарования моего аргентинского торнадо нельзя было не услышать. Идрис потоптался на месте, после чего двинулся к двери. Я едва успела схватить его за руку.
— Кармен, — прошипела я.
— Ладно!
Она тоже подошла к выходу, не забыв прихватить свое барахло, смачно чмокнула меня, устояла и не поцеловала Идриса, но все же не лишила себя удовольствия кокетливо хихикнуть. Кармен неисправима.
— Besos[3], Аванита, дорогая!
Она вышла, оставив дверь нараспашку, уселась на велосипед и обругала по-испански парочку прохожих, загородивших ей проезд. А потом вернулись тишина и спокойствие, и я смогла заняться Идрисом.
— Кофе будешь?
— Не хотел бы утруждать тебя, Ава.
Идрис готов был просить прощения за то, что дышит! Я не стала реагировать на бессмысленные извинения, а вместо этого успокаивающе похлопала его по руке и пошла за чашкой.
Многообещающий талант Идриса не избавлял его от парализующего страха. Он справился со своей робостью один-единственный раз — до сих пор не понимаю, как ему это удалось, — когда явился в галерею. Правда, я клещами вытаскивала из него каждое слово, пытаясь выяснить, чего он от меня хочет. Чтобы понять, что он пишет картины, мне пришлось попотеть. Он привык терпеть насмешки, его никогда не ценили, никто не поощрял его занятия живописью, напротив, знакомые уговаривали перестать упорствовать и бросить это пустое дело. В конце концов он сдался. От меня он ждал отзыва, который подведет его к окончательному решению: заниматься ли ему живописью или лучше поставить на ней крест. Я поверила в него. Уже давно ни один художник не производил на меня такого мощного впечатления, как Идрис. Выход на публику приближался, давние демоны заявляли о себе, все настойчивее терзая его, и с каждым днем мне приходилось чаще и чаще гасить Идрисовы вспышки паники. Насколько Кармен вела себя в галерее полноправной хозяйкой, настолько же растерянно слонялся из зала в зал он, испуганно косясь на выставленные картины — его собственные мы еще не развесили — и принимая как данность, что ему не выдержать конкуренции с остальными художниками. Он страдал синдромом самозванца и постоянно извинялся за сам факт своего существования, а я прикидывала, как его излечить. Но сколько я ни повторяла, что не сомневаюсь в нем, ничего не менялось…