— У тебя что-то болит, хочешь, я позову…
— Нет… Прости, Ава… прости, что… заставляю тебя переживать это…
По его щеке скатилась слеза, и я подцепила ее пальцем.
— Ты ни в чем не виноват, никогда больше так не говори. Все будет хорошо, Ксавье…
— Нет… Как она?
— Кто?
Он отвернулся от меня, как если бы ему было стыдно.
— Женщина, которую я сбил… я пытался ее объехать… не смог…
— Ксавье, твоей вины в этом нет…
Его грудь сотряс всхлип, причинивший ему невероятную боль. Я обхватила его лицо ладонями и осторожно заставила посмотреть на меня.
— Да, — продолжал он настаивать. — Я во всем виноват…
Его плач рвал мне сердце.
— Послушай, сейчас это не имеет значения… Главное, ты должен спокойно лежать и отдыхать.
Последнее усилие поглотило малую толику энергии, которая у него еще оставалась, глаза сами собой закрылись, усталость и лекарства уносили его в забытье, однако он ничем не напоминал спокойного, мирно засыпающего человека. Искалеченное и исказившееся лицо свидетельствовало о невыносимой боли. Изо рта вырвался мучительный хрип.
— Мне нужно знать, Ава…
Он уснул, не договорив.
Шли часы, а Ксавье лишь изредка выныривал из тумана, в который погрузился. Я оставалась с ним и неохотно подчинялась, когда меня просили покинуть палату на время процедуры или осмотра. И каждый раз, когда кто-то входил к нему, я напрягалась, боясь, что меня выгонят. Именно так почти всегда и получалось. Я хотела быть рядом с ним, с радостью бы помогала ему, делала бы все необходимое вместо врачей и сестер. Заботиться о нем — моя обязанность. В тот момент, когда за мной закрывалась дверь палаты — как по мне, так ее грубо захлопывали у меня перед носом, — передо мной мелькали руки, которые до него дотрагивались, что-то с ним делали. Я стояла в коридоре и терпеливо ждала, уставившись в пол и притворяясь невидимкой, я чувствовала себя неловко, была здесь чужой, мне давали понять, что мне здесь не место. А ведь речь шла о Ксавье, о любви всей моей жизни, об отце моих детей. Но нет, меня от него отлучали. Лишали тела моего мужа, тела, которое я знала лучше, чем кто бы то ни было, которое я любила, желала, ласкала, целовала. Оно больше не принадлежало мне, его жене. Стало их собственностью, собственностью людей в белых халатах, которые так и сяк вертели его, бесстрастно и беззастенчиво. Меня же от тела Ксавье отрешили. Со вчерашнего вечера мы, считавшие себя единым целым, превратились в два отдельных тела, и этим телам — с точки зрения тех, кто занимался Ксавье, — совершенно нечего было делать вместе. Сестры выходили из палаты, косились на меня, как правило молча, и я не знала, позволено ли мне зайти обратно, к нему, освободили ли они наконец мое место.