— Ага, они отправили тебя в разведку… Не ждала я от тебя такого.
— Ты же меня знаешь! Я никогда не сообщу им, о чем мы с тобой говорили, да они и не знают, что я здесь…
Я обернулась к нему. Он меня удивлял, с нашей последней встречи у него заметно прибавилось уверенности в себе. Его искренность, простота и неуклюжесть поколебали мое упорство.
— У нас мало хорошего, — заявила я. — Ксавье на дне ямы, я бьюсь из последних сил и не знаю, чем ему помочь и как со всем справиться. А ведь мы еще в самом начале пути…
Идрис встал и принялся расхаживать по кухне, неловкий, не понимающий, куда себя девать. Насколько я его знала, он размышлял над тем, как получше выразить свои соображения и может ли он это себе позволить. В какой-то момент он съежился, явно опасаясь моей реакции, и начал:
— Помнишь совет, который ты мне дала, когда я был не в форме накануне вернисажа?
Я нахмурилась: у меня мелькнула мысль, что эта история в сотне световых лет от меня.
— Ты сказала, что мне нужно писать картины, чтобы успокоиться.
Я снисходительно качнула головой, как если бы имела дело с ребенком и его наивным мировосприятием.
— Я не художник, Идрис.
— Нет, но ты галеристка… и когда ты в своей галерее, ты ни о чем, кроме нее, не думаешь, разве я не прав?
Вместо ответа я покачала головой и вспомнила Сашу, который дал мне такой же совет.
— Знаю, ты хочешь быть рядом с Ксавье, поддерживать его, не оставлять в одиночестве, но не забывай и о себе… Не сомневаюсь, что тебе нужно и другое. Кстати, а вдруг ему тоже будет полезно убедиться в том, что жизнь может продолжаться?
— Я поразмыслю над твоей идеей, обещаю.
Впервые входя в больницу с детьми, я твердила про себя, как мантру, слова Идриса. «Жизнь может продолжаться». Однако когда я крепко держала за руку Титуана, а Пенелопа прижималась ко мне, в это было трудно поверить. Такие юные и невинные глаза детей были широко распахнуты, они слишком упорно всматривались в больничную обстановку — за несколько минут до встречи с отцом мои малыши ужасно волновались. Я тоже была не в лучшем состоянии и начинала сожалеть о своей затее. Нужно ли приводить их сюда, в этот враждебный мир? А если встреча с детьми не подействует на Ксавье так, как я рассчитывала, если она ухудшит его моральное состояние… Столько гипотез, столько ожиданий — и ничего определенного. В лифте я в последний раз напомнила им, как они должны себя вести.
— Будьте осторожны и не кидайтесь ему на шею. Будьте послушными и храбрыми. Договорились?
— Да, мама, — ответила Пенелопа.
— Если вам станет грустно, не показывайте этого, ладно?